суровое выражение.
«Кажется, Франсуа действительно умер».
«Надо смотреть правде в глаза».
«Но и мертвый он прекрасен».
«Мертвый поэт. Что может с этим сравниться?»
На другом рисунке целиком изображено обнаженное тело Франсуа. Я рисовал его стоя, в том ракурсе, в котором видел его. На животе был разрез, который сделал Галерн, и это мне не очень нравилось, потому что так мертвец больше походил на убитого в сражении солдата, чем на умершего пациента.
Но может ли смерть от болезни быть достойным объектом изображения для искусства?
Я сказал Фирмино, который обожал рисунки, что, если он хочет, я дарю ему их.
Мне довольно воспоминаний, и лучше, если они не будут запачканы эмоциями. И когда у меня под рукой вновь появятся краски, я, конечно, напишу несколько портретов Франсуа.
Я поклялся себе, что напишу его так, что он будет выглядеть живым и мертвым одновременно. Я загрунтую доску драгоценным клеем Гамелена и никому не раскрою свой секрет, как вдохнуть в краски душу, как заставить их светиться, и эта жалкая компания напыщенных художников-идиотов лопнет от зависти и злости.
Франсуа, или то, что от него осталось, лежал на столе. Фирмино помыл его и, как мог, привел в порядок.
Обнаженный труп.
Фирмино пошел искать кусок ткани или покрывало, чтобы накрыть его. Фирмино долго не возвращался, потому что нужно было найти что-то сухое и приличное на вид, а я стоял и смотрел в окно на дождь.
Начинался новый день, но из-за туч никаких признаков зари увидеть было невозможно.
Закрыв окно, я пошел подбросить в камин дров. Я искал, чем бы еще заняться, но мне ничего не оставалось, кроме как снова подойти к мертвецу.
Я не испытывал никакого смущения или отвращения перед смертью, которая предстала моим глазам. Я впервые видел ее так близко. И она мне нравилась. Да, мне нравилось трогать рукой холодную поверхность мертвой плоти.
Во мне совсем не было этого болезненного отупения, в которое впал Фирмино, время от времени повторявший глухим и монотонным голосом: «Он только что существовал, и вот его нет. Как можно представить себе, что мы больше никогда его не увидим?» Он не понимал, как такое может быть.
Все это философия вдов, которая меня нимало не привлекает, во-первых, потому, что смерть — это определенный исход, результат, а меня в первую очередь привлекают не причины, а сами феномены, являющиеся проявлениями естественных и всеобщих законов, а во-вторых, и это даже важнее, потому, что я сам пока жив.
Я еще молод и полон сил и, как могу, стараюсь сложить в общую картину предположения и их подтверждения, научные наблюдения, эксперименты и планы на будущее, созревающие в моем мозгу. Но слушайте дальше.
Франсуа Вийон.
Нанеся свой удар, смерть недолгое время позволяет любоваться живым сверкающей красотой бездыханного тела.
Мертвое тело, труп, который мог быть сожжен, похоронен или даже расчленен по желанию того, в чьи руки он попал.
Бесполезная оболочка.
Однако не пустая, не пустая…
Фирмино принес плащ и накрыл им Франсуа.
Мы сели к огню.
«Да простит меня его душа за то, что я не совершил над ним отпущение грехов».
«Будем верить, что Бог справедлив. Как ты думаешь, куда она отправится?»
«Душа? Не знаю».
«Аверроэс[23] говорил, что все это вранье: и душа, и воскресение плоти».
«Не припомню, чтобы он говорил именно так. Имей в виду, что это ересь».
«А другой мудрец говорил, что душа есть, но не у всякого, и, так как мы не можем точно знать, у кого она есть, мы вынуждены желать добро, не зная, зачтется ли оно нам там».
«Но душа-то у него была точно!»
«Фирмино, я готов отдать свою левую руку — ту, которой рисую, — за то, чтобы узнать одну вещь».
«Как тебе удается так красиво говорить?»
«Фирмино, скажи мне, почему Франсуа был поэтом?»
«Сколько раз я пытался узнать это. Я следил за ним, пытался подражать ему…»
«И что, узнал что-нибудь?»
«Ничего. Он писал, — как дышал».
