«А почему ты не поэт?»
«Я неудачник, обычное животное, вот кто я».
«Значит, ты не понимаешь: у него внутри было что-то такое, что делало из него поэта».
«Что-то внутри? Объясни мне, что это».
«У него было особое качество, и, если бы оно проявлялось внешне, ты должен знать, в чем оно заключалось, раз жил с ним рядом».
«У меня явно нет ничего, что было у него».
Фирмино пожал плечами, помотал головой и пошел искать выпивку.
Он пил, зевал и одновременно тер покрасневшие глаза.
Морг стоял в отдалении от санатория, и было вполне разумно скрывать его от глаз пациентов, которые приезжали сюда с уверенностью, что вернутся домой бодрые и здоровые. Он находился в глубине парка, там же, где и прачечная. Этот участок был за оградой, и выздоравливающие не могли забрести туда во время прогулок.
Я с Бьянкой шел позади остальных, которые старались как можно тише ступать в этом пустом, почти совсем темном коридоре, пропахшем хлоркой и формалином. Скудный свет проникал в него через ряд небольших окон и отражался от белых стен и потолка.
Мы прошли через зал, где лежали трупы, и, когда зажегся свет, увидели, что находимся в анатомичке.
Мраморный стол в середине зала делал это помещение похожим на пустую церковь, собор, в котором совершали гражданские обряды.
На столе под белой простыней угадывались контуры человеческого тела.
Мы молча надели халаты. Бьянка помогла мне завязать мой сзади. Гости как прихожане разместились с другой стороны стола.
Я наблюдал за их вытянутыми, побледневшими лицами. Люди были обеспокоены, нервничали. Я же в меланхолической задумчивости надевал резиновые перчатки.
Молодой человек с моноклем, через который ничего нельзя было увидеть, приготовил фотоаппарат, а Бьянка и еще чья-то дрожащая рука откинули простыню.
Труп лежал на спине посреди отливавшего голубизной стола.
Фотографу и его другу пришло в голову для каких-то своих целей одеть покойника в форму полиции. Синюшной кожей и усами мертвец действительно походил на полицейского. Форма была неновой, выцветшей, серо-зеленого цвета, отслужившей долгий срок.
Фотограф, перемещаясь вокруг стола в поисках удачных ракурсов, сказал, что эти фотографии он оставит себе и спрячет. На это кто-то из гостей заметил — главным образом, чтобы прервать молчание, — что фотография мертвого полицейского может быть полезной, даже если он ненастоящий.
Голый труп — это то, что осталось от торговца, владевшего сетью магазинов.
Теперь это лишь исходный материал, не человек. Тело — точка отсчета, корень всех наших человеческих свойств. Труп — источник познания, и последним изображением последнего человека тоже будет мертвец.
Дрожащий, испуганный Фирмино стаскивает плащ, и мы с удивлением видим, что перед нами именно Франсуа.
Вытянутое тело землистого цвета, замершие, неподвижные, но человеческие черты лица.
Это лицо уже тронуто разложением; видно, как его кожа постепенно становится прозрачной.
Фирмино переводит на меня застывший взгляд. У меня пульсирует кровь в висках, и я велю ему принести горящую головешку, чтобы было больше света.
«Я чувствую, что под этой холодной и молчаливой оболочкой смерть прячет поэзию».
«В ней заключен дух, который я имел радость и привилегию слышать, и настанет день, когда все смогут им насладиться».
Фирмино вздрагивает и несколько раз крестится.
«Ты не боишься?»
«Время пришло. Потом будет поздно, уверяю тебя. Тело нашего Франсуа больше не принадлежит ему, но еще не стало прахом, ничтожной частицей вселенной.
И эти несколько часов оно принадлежит нам. И мы можем извлечь из него кое-что. Особенно ты, Фирмино».
«Как будто он предлагает мне, своему единственному ученику, еще один, высший урок мастерства. Ведь так, Леонардо?»
«Чтобы его искусство имело продолжение».
«Чтобы увековечить его славу, надо продлить поэзию, в которой заключено подлинное бессмертие человека».
«Мы проникнем в его тело и познаем поэзию».
Вытянутые ноги, руки, сложенные на груди; кажется, что от этого тела исходит не просто свечение, а настоящее сияние.
Фирмино протягивает мне нож.
Я заставляю себя успокоиться и прошу его взять перо и приготовиться писать.
«Зачем писать? Ты думаешь, мы найдем там стихи?»
«Фирмино, если мы хотим, чтобы ничто не ускользнуло от нас, мы должны наблюдать с усердием и особенно соблюдая правила научного исследования».
