Оливия оттолкнула Эдварда.
— Он просто идиот! Ему безумно нужны были деньги, и он придумывал самые нелепые проекты. Я говорила ему, чтобы он держался подальше от этой компании… Они только кажутся обычными людьми, а на самом деле совершенно ненормальные… они обладают сверхчеловеческой силой. Я уверена, они и убивать умеют, не оставляя никаких следов…
— Кто это? — воскликнул Эдвард. — Я хочу знать, о ком ты говоришь? Это Анкизи? Салливан предупреждал, что Анкизи в своем безумии может быть очень опасен. Что ты об этом знаешь?
Оливия поникла в руках Эдварда.
— Не знаю… Не знаю… Умоляю, не спрашивай меня ни о чем, мне страшно.
— Хорошо. — Он встал. — Но на один вопрос ты мне ответишь. — Он быстро подошел к комоду и взял с него солидный том. — Среди книг, оставленных Салливаном, есть трактат о музыкальной ритмике. Зачем он ему? — Он потряс книгой в воздухе. — Музицировать собрался на старости лет? Оливия, объясни мне, зачем ему нужна была эта книга?
Оливия безвольно покачала головой:
— Он хотел расшифровать музыку. Музыку Бальдассаре Витали.
Вечер опускался на Рим. Дневная игра света и тени смягчилась. Город становился больше похож на старинную гравюру, нежели на живописное полотно. Серовато-жемчужная дымка сгущалась в воздухе, скрадывая очертания зданий и храмов. На темных водах Тибра зыбились отражения уличных огней, похожие на подвижные отпечатки легких ступней сотен ангелов.
Уже без труда разобравшись в лабиринте узких улиц, Эдвард остановил машину неподалеку от дворца Анкизи. Сегодня он надел темный элегантный костюм, хотя никакой званый ужин запланирован не был. Он не знал, почему решил одеться именно так, как не отдавал себе отчета и во многом другом, что делал с тех пор, как приехал в Рим. Впрочем, все последние дни ему казалось, что он больше идет на поводу чьей-то чужой, более сильной воли. Кто-то неведомый увлекал его в лабиринт, выхода из которого он не знал. И где та нить Ариадны, что поможет ему выбраться? И чем закончатся его блуждания? Если тем, на что намекал Салливан… Но он тут же одергивал себя: глупости, игра расстроенного воображения. Тридцатого марта он прочтет свою злосчастную лекцию и тут же уедет в Лондон. И жизнь вернется в прежнее русло.
Он вошел во двор. Почти все окна во дворце были темны. Только два из них — на втором этаже — освещались изнутри роскошной старинной люстрой.
Он взбежал на крыльцо, толкнул незапертую дверь и оказался в холле, где однажды уже рассматривал портреты нескольких поколений князей Анкизи.
Заметив слугу в ливрее, возникшего бесшумно, словно призрак, на верхней площадке лестницы, ведущей на второй этаж, Эдвард вздрогнул. Но мрачный слуга удалился, не сказав ни слова. Эдвард стоял в холле, не зная, что предпринять, как вдруг услышал органную музыку — несколько низких, трагических аккордов, не узнать которые было невозможно. Звучали первые такты «Двенадцатого псалма» Бальдассаре Витали.
Готовый ко всему, Эдвард огляделся, чтобы понять, откуда доносится музыка. Он сделал несколько шагов в направлении одной из комнат, окна которой выходили во двор, и осторожно повернул массивную медную ручку дубовой двери. Музыка тотчас оборвалась. Он шагнул внутрь и оказался в темном помещении без малейших признаков жизни.
Эдварду оставалось только думать, что он стал жертвой слуховой галлюцинации.
Внезапно свет в комнате зажегся. Эдвард резко обернулся. За ним с невозмутимым видом наблюдал старый слуга.
— Вы что-то ищете, синьор?
Эдвард растерянно осмотрел комнату. Справа от двери, у стены, украшенной старинным гобеленом, он увидел небольшой домашний орган. Возле органа в беспорядке стояло несколько кресел, точно невидимые слушатели только что поднялись со своих мест.
— Мне показалось, здесь звучал орган.
— Этого не может быть, синьор. Я служу тут уже более полувека. Так вот, за все это время никто и никогда не играл на этом органе.
Эдвард опять посмотрел на инструмент — клавиатура была закрыта.
Слуга кашлянул.
— Извольте следовать за мной. Князь Анкизи ждет вас.
И он провел Эдварда по широкой парадной лестнице на второй этаж. Эдвард не ожидал, что попадет на званый ужин при свечах. И удивился тому, как угадал с костюмом. Стол был сервирован со всевозможной изысканностью. Столовое серебро сверкало. Свет люстры играл всеми цветами радуги в хрустальных гранях бокалов. В конце ужина князь начал рассказывать о некоем спиритическом сеансе, имевшем место годы назад. Эдвард поднял рюмку с портвейном, которую только что наполнил слуга в белых перчатках, и, жестом как бы говоря: «Ваше здоровье!», попросил князя продолжать.
— Я помню этот сеанс так отчетливо, словно он происходил только что. — Князь прикрыл глаза, точно хотел яснее представить то, о чем говорит. — Мы сидели в напряженном молчании, предельно собранные. Вдруг я почувствовал, что моих рук будто коснулся легкий прохладный ветерок. Еле ощутимое дуновение… знак того, что среди нас находится дух. — Князь взглянул на своего гостя, желая понять, насколько того заинтересовал рассказ. — Когда же дух заговорил устами медиума, мы услышали нечто очень странное… Решили сначала, что это такая потусторонняя шутка… Он сказал, что в неизвестном дневнике одного великого поэта зашифрован ключ, с помощью которого можно открыть страшную, трагическую тайну.
— Дневник великого поэта? — Эдвард, казалось, именно этого и ждал. — Этот дух, несомненно, имел в виду Байрона.
Анкизи говорил, все больше и больше воодушевляясь:
— Да, именно! Когда я прочитал вашу статью, где вы говорите о своей находке, я сразу вспомнил пророческие слова духа… После спиритического сеанса прошло несколько лет. Раньше я не видел возможности рассказать вам об этом. Боялся, что вы сочтете меня выдумщиком.
Эдвард улыбнулся:
— А почему вы решили, что мое отношение к магии и оккультизму изменилось? И почему следует принимать на веру то, что происходило на спиритическом сеансе? Все это так легко инсценировать…
— Но с какой целью? — Анкизи развел руками. — Я не пытаюсь обратить вас в свою веру. Обычно люди сами приходят к этому. Или не приходят никогда.
— Может быть, кто-то, зная о вашем интересе к Байрону, хотел таким образом подтолкнуть вас к исследованиям?
— О, для того чтобы заниматься Байроном, меня не нужно подхлестывать… — Анкизи погладил бородку. — Кстати, профессор, как вам удалось обнаружить дневник?
— Счастливый случай. — Эдвард не видел причин скрывать от Анкизи историю обнаружения дневника. — Он принадлежал графу фон Гесселю, высокопоставленному офицеру вермахта, погибшему здесь, в Италии, в апреле 1945 года. Дневник был отправлен в архив одного из наших министерств. Я нашел его при содействии моего друга, работавшего в этом ведомстве. Как видите, тут нет ничего мистического.
— Ничего мистического, говорите? — Глаза князя сверкнули. — А вы знаете, что собой представлял этот граф фон Гессель?
— До войны он был известен как ученый. Занимался романтизмом.
— Но вам, наверное, неведомо, что во время оккупации Италии немцами он жил в Риме.
— Весьма вероятно…
— Не перебивайте меня, профессор! Итак, он жил в Риме и активно интересовался оккультизмом и магией. — Анкизи торжествовал. — И вы по-прежнему считаете, что дневники нашлись по счастливой случайности? Потому что у вас счастливая рука?.. Но вам следует знать, что именно вы и только вы могли и должны были найти пропавший дневник.
— Откуда такая уверенность, синьор Анкизи! Вам осталось только вспомнить, что имя Эдвард можно перевести как «хранитель сокровища»… Однако вернемся к нашим духам. И кем же был тот, который явился к вам на спиритическом сеансе?
— Видите, вам интересно! — Анкизи довольно улыбнулся. — Это был художник Тальяферри, живописец,
