Эдвард остановил «ягуар» рядом с полицейской машиной и «скорой помощью». Лицо его потемнело и осунулось. Он вошел во двор и попытался протиснуться сквозь небольшую толпу, но полицейский исправно выполнял свою службу:
— Пожалуйста, отойдите. Сюда нельзя, синьор.
Эдварду ничего не оставалось делать, как слоняться в тоске по двору, прислушиваясь к разговорам жильцов.
— Что тут стряслось?
— Утечка газа. Говорят, там женщина, иностранка.
— Бедняжка.
Несколько человек быстро перекрестились.
Эдвард решил сделать еще одну попытку подняться в квартиру, но тут увидел, что из подъезда вынесли носилки — на них лежало тело, накрытое простыней. Потрясенный, он не мог отвести глаз от этого безжизненного тела. Вдруг кто-то положил руку ему на плечо. Он вздрогнул и обернулся. Это был Пауэл. Его вечно довольное лицо было сейчас мрачным и серьезным. Вдвоем они вышли на площадь.
Носилки с телом Оливии уже задвинули в кузов «скорой помощи». А к воротам тем временем подъехала еще одна полицейская машина.
— Это комиссар Бонсанти. — Пауэл указал на невысокого коренастого человека средних лет. Выйдя из машины и кивнув Пауэлу, он, не задерживаясь, поспешил в дом.
Эдвард стоял и смотрел вслед «скорой помощи», которая, развернувшись на площади, через минуту уже исчезла из виду за мостом Честио.
Вскоре вернулся комиссар Бонсанти. Пауэл представил ему Эдварда. Прохаживаясь вдоль портика церкви Сан Бартоломео, мужчины разговаривали.
— Мы, разумеется, подождем официального заключения, — говорил Бонсанти, — но мне все же кажется, что это несчастный случай. Двери и окна были закрыты изнутри.
— Я видел, что в доме шел ремонт, — заметил Пауэл. — Может быть, была повреждена какая-нибудь труба?
Бонсанти покачал головой:
— Нет, отопление было выключено. Синьора привыкла, очевидно, жить в гостиницах и не умела обращаться с газовыми приборами. Рассеянность… Уснула, и вот… Запах газа почувствовали соседи. Так или иначе, нужно— провести расследование.
Бонсанти взглянул на часы, которые носил, как и Салливан, на внутренней стороне запястья, и двинулся к машине. Пауэл и Эдвард быстро переглянулись.
— Бонсанти, прошу вас, постоянно держите меня в курсе дела.
— Конечно, дорогой Пауэл. — Комиссар протянул ему руку. — Мне очень жаль, профессор. — Он сел в машину и быстро уехал.
Эдвард и Пауэл некоторое время стояли молча.
— Видели? — улыбнулся Пауэл. — Он тоже носит часы на внутренней стороне запястья. А я счел это нехорошей манерой, дурным вкусом… — Они направились к «ягуару». — Между тем он не лишен такта, наш комиссар. Из уважения к вам не стал говорить о возможном самоубийстве. Странно, отчего-то чувствуешь себя виноватым, когда человек, с которым тебя что-то связывало, решает покончить с собой.
— У Оливии не было причин расставаться с жизнью, — уверенно возразил Эдвард. — Она всегда умела ценить ее, даже в худшие минуты. Пауэл, это не мог быть просто несчастный случай, банальная неосторожность в обращении с газом. Слишком простое объяснение.
Пауэл с иронией посмотрел на Эдварда:
— О! Вы же у нас теперь общаетесь с духами… Что, есть достоверная информация? — Но, увидев вспыхнувшее обидой лицо Эдварда, поспешил извиниться: — Ну, простите, простите старого дурака.
— А знаете, что сказал мне Салливан тогда по телефону? — зло проговорил Эдвард. — Он сказал, что смерть полковника Тальяферри только выглядит естественной…
— Полноте, Эдвард! Салливан хотел напугать вас. И похоже, это ему удалось.
Эдвард испытующе взглянул на Пауэла:
— А вы? Пауэл, поведайте мне наконец, на чьей вы стороне? Какую роль вы играете во всей этой истории?
Атташе задумался. Потом тяжело вздохнул:
— Пожалуй, придется сознаться. Я работаю на разведку… — Лицо Пауэла приняло неожиданно жесткое выражение. — Но с этой минуты я вынужден полагаться на вашу порядочность и лояльность британского подданного. Давайте пройдемся еще немного.
16
На маленьком экранчике диаскопа перед Эдвардом один за другим быстро следовали кадры микрофильма — страницы неизданной второй части дневника Байрона. Яркость и увеличение позволяли отчетливо рассмотреть английский текст. А почерк автора дневника Эдвард давно научился понимать.
Эдвард без пиджака сидел в гостиной квартиры Барбары, за столом, заваленным книгами. Оторвавшись от экранчика, он взял карандаш и, освободив узел галстука, принялся что-то записывать в блокнот. Глаза его покраснели. Напряженное лицо выглядело усталым. Он поднял голову и потер рукой затекшую шею. Взгляд его машинально упал на календарь, висевший возле камина. 27 марта. Он вздохнул и опять уткнулся в экран диаскопа. Потом что-то записал и снова принялся читать.
В это время вернулась Барбара с сумкой, полной разных продуктов. Взглянув на Эдварда, склонившегося над диаскопом, она тихо прошла на кухню, потом заглянула в гостиную.
— Уже? Так скоро? — Эдвард очнулся от работы, поднял голову и улыбнулся девушке.
— Магазин внизу. А как движутся ваши дела?
Слабая улыбка Эдварда погасла.
— Движутся, но с огромным трудом. Трудно сосредоточиться. Смотрю в диаскоп, а перед мной стоит лицо Оливии из того моего кошмарного сна, когда она звала на помощь.
Барбара принялась вынимать из сумки снедь, поставила в холодильник две бутылки белого вина. Потом безразличным голосом спросила через кухонную перегородку:
— Кем она была для вас, эта Оливия?
— Кем была? Да я и сам хотел бы это знать. — Эдвард откинулся на спинку кресла. — Когда мы с ней познакомились, это была прелестная молодая женщина, веселая, добрая и немного взбалмошная. Можно сказать, что мы были друзьями. Романтически настроенными друзьями… Хотя пребывание в этом качестве, похоже, не слишком ее устраивало. Оливия была максималистка. Ну, потом она вышла замуж. Мы виделись все реже. Потом ее муж умер и откуда-то появился этот подозрительный тип — Салливан.
Барбара молча готовила ужин. Эдвард вздохнул и склонился к диаскопу. Но через несколько минут он окликнул ее:
— Взгляните, Барбара! — Девушка поспешила в гостиную. Эдвард посторонился, уступая ей место у диаскопа. — Прочтите!
— Где? С какого места?
— Вот этот абзац… Он начинается словами: «Божественная музыка в доме О».
— «Божественная музыка в доме О»… — медленно прочитала Барбара. — «Будь я проклят, если еще хоть раз приму это приглашение».
— Несомненно, «О» — это начальная буква чьего-то имени. И появляется оно только в этой части дневника, летом 1823 года.
— Может быть, лорд Огилви? — предположила Барбара. — Байрон некоторое время жил в его доме здесь, в Риме.
— Знаю. Но это может быть и граф Омиччоли.
— А слова «Будь я проклят, если еще хоть раз приму это приглашение»… Не исключено, что тут замешана женщина, от которой Байрон хочет уйти. С буквы «О» могло начинаться ее имя.
— Не думаю, не думаю. Имена женщин, о которых пишет поэт, обычно названы полностью. — Эдвард поднялся и, рассуждая, начал ходить по комнате. — «О»… Кем может быть этот «О»? Единственный персонаж, который не идентифицирован. — Он растирал ноющие виски. — «Божественная музыка в доме О»… Барбара, мне кажется, что именно тут и скрыт ключ ко всей этой истории. — Он вышел на террасу,
