место. Каменный посланец. Божественная музыка. Мрачные явления». — Эдвард заметил краем глаза, как Пауэл выскользнул из зала. — Той же ночью Байрон записал стихи Бальдассаре Витали:
Я повернулся к Господу спиной.
Лежит греха дорога предо мной.
И я пошел, сомненья отметая.
Дорога зла вела меня, прямая
И страшная. Я вышел за порог,
И за спиной моей остался Бог.
Я шел, не видя Божьего лица.
Дорогу зла прошел я до конца,
Но душу потерял свою в пути.
Я грешник жалкий. Господи, прости!
Между тем машина Пауэла влилась в поток автомобилей, ехавших этим вечером по улице Четырех Фонтанов.
А лекция в британском посольстве шла своим чередом.
— Сначала я думал, что площадь, о которой пишет Байрон, — плод поэтического воображения. И это моя вторая ошибка. Чтобы отыскать место, где находилась площадь, пришлось обратиться ко второй части дневника Байрона, к той, которую я еще не опубликовал. На одной из страниц, помеченных летом 1823 года, Байрон, находившийся тогда в Пизе, перед отправлением в Рим сделал короткую запись: «Божественная музыка в доме О. Будь я проклят, если еще хоть раз приму это приглашение».
Умело выдержанная пауза подогрела нетерпение зала.
— Даже спустя два года поэт все еще находился под сильнейшим впечатлением от памятной римской ночи 1821 года. Нелегко было установить событийную связь между этими двумя страницами дневника, в которых, однако, повторяется одна и та же короткая фраза: «Божественная музыка…» И особенно трудно было понять, кто же такой этот загадочный «О» и где находится его дом.
Эдвард бросил взгляд на Анкизи и его окружение и, убедившись, что его слушают со вниманием, продолжил:
— Я не сомневался, что, найдя дом «О», отыщу и место, где прежде находилась площадь. Я построил несколько разных гипотез, касавшихся друзей Байрона, имена которых начинались на букву «О» и которые могли оказаться в Риме в те годы. Гипотезы эти, однако, остались гипотезами. Я уже стал отчаиваться, как вдруг интуиция подсказала мне… Впрочем, может, это был чей-то голос, который я принял за свой, внутренний… — Теперь Эдвард посмотрел на синьору Джаннелли. — Я подумал, что, вероятно, это не что иное, как инициал имени Оберон… Оберон — царь фей и эльфов из шекспировского «Сна в летнюю ночь». Я допустил неточности в своей статье и уже принес свои извинения, но все же я сделал открытие, довольно значительное… с точки зрения литературоведения…
Эдвард переглянулся с Барбарой, и та ободряюще улыбнулась в ответ.
— Оберон — это прозвище, которое Байрон дал своему другу сэру Перси Делано. О нем было известно, что он находился в Риме в двадцатых годах прошлого столетия. Итак, я принялся искать дом, где жил сэр Перси, хотя поначалу сомневался, что мне удастся найти его, и самое главное, до конца не был уверен, что «О» — первая буква имени Оберон… Но когда я отыскал дом, все встало на свои места… Именно это, скажу без ложной скромности, и является моим открытием.
Из первого ряда донесся голос:
— Можно вопрос?
Эдвард взглянул на говорившего:
— Пожалуйста, профессор Баренго.
— Вы можете сказать нам, где находится этот дом?
Эдвард немного помедлил, потом ответил:
— На виа делле Тре Спаде, девятнадцать. Это тот самый дом, где прежде, задолго до сэра Перси, жил Бальдассаре Витали и где он явился Байрону во время спиритического сеанса. — По залу прошел легкий вздох. — Байрон, как вам известно, страстно увлекался некромантией. В ту ночь кто-то играл на органе «Двенадцатый псалом» и явился дух его автора, Бальдассаре Витали. — Эдвард улыбнулся. — Была ли это материализация коллективного подсознательного, или же сие «мрачное явление» оказалось чьей-то шуткой, предоставляю решать вам. Так или иначе, на Байрона это произвело такое сильное впечатление, что, вернувшись домой, поэт почувствовал необходимость записать в дневнике слова псалма Витали.
Божественная музыка… На самом деле ее автора считали в свое время воплощенным дьяволом. Говорили, будто Витали — маг, имеющий связи с потусторонним миром. И самое главное, о нем ходила молва, будто он убил своего соперника по некромантии — ювелира Иларио Брандани, чтобы завладеть секретом его могущества — знаком повеления.
В это время Пауэл уже стоял на виа делле Тре Спаде у дома номер 19, рассматривая фриз с изображением сов. Затем он решительно вошел в подъезд.
Пауэл спустился в подвал и осветил фонариком плиты на полу. В луче света появилось надгробие сэра Перси Делано — Оберона — друга Байрона. Затем луч опять скользнул по стене и замер на старинной картине с изображением Распятия.
В это же время напряжение аудитории в зале британского посольства достигло своего пика.
— Что же представлял собой этот знак повеления, который Витали выкрал у Брандани, убив его? Пока мы можем лишь делать предположения. Однако следы трагической загадки просматриваются в завещании музыканта, где упоминается некое тайное наследие, которое предназначено посвященному и охранять которое поручено посланцу, имеющему тело, но не имеющему души… — Эдвард указал на князя Анкизи. — Этими ценными подсказками я обязан князю Анкизи и еще раз чувствую необходимость публично поблагодарить его. Речь идет, таким образом, о каменном посланце — том самом, о котором упоминает в дневнике Байрон, очевидно хорошо знавший легенду…
Эдвард внимательно следил за реакцией публики. И особенно Анкизи и его окружения.
— Посланец, который имел тело, но не имел души… Каменный посланец… Статуя или же картина… Возможно, изображение ангела. Вспомним, что ANGHELOS по-гречески и означает «посланец»… Посланец Божий. Согласно легенде, Брандани, умирая, проклял своего убийцу и поклялся через сто лет перевоплотиться в человека, на которого будет возложена миссия найти нечто, охраняемое каменным посланцем.
Эдвард подождал, пока публика успокоится.
— И действительно, сто лет спустя другой человек, родившийся в тот же день, что и Иларио Брандани, узнал, что на него возложена некая миссия. Это был художник Марко Тальяферри, который пожертвовал своим даром ради оккультных наук. Тальяферри оставил свидетельство своих отчаянных поисков — картину с изображением площади, расположенной неподалеку от дома, где жил Витали. Той самой площади, о которой Байрон писал в своем дневнике.
Эдвард сделал выразительную паузу и оперся двумя руками о кафедру.
— А теперь, может быть, самое главное. Тальяферри умер тридцать первого марта 1871 года, ровно сто лет спустя после смерти Брандани. Родился он, кстати, тоже в один день с ювелиром, только на сто лет позже. Как и Брандани, ему исполнилось тридцать семь лет. Он был из тех, кто верит в подобные мистические совпадения. Он верил, что является воплощением Иларио Брандани.
Кое-кто в зале скептически улыбнулся. Анкизи показал знаком, что у него есть вопрос.
— Позвольте, профессор?
— Прошу, князь.
— Можно узнать, а кто тот избранный, которому в нашем веке дано продолжить череду перевоплощений?
Эдвард молчал. Барбара подалась вперед, не спуская с него глаз.
Анкизи настаивал:
— Ответьте, профессор. Сегодня тридцатое марта. И, если верить вашему рассказу — чрезвычайно впечатляющему, разумеется, — кто-то из нас должен умереть сегодня в полночь. А осталось меньше двух часов. Кто же этот несчастный? Может быть, объединив усилия, мы сможем спасти его?
