защелка одной торчала из замочка другой. Взгляд его скользнул по Луи и Россиньолю, затем он потянул носом и вновь погрузился в книгу. Тут Луи заметил, какие у него нелепые уши — громадные и оттопыренные.
Он решил, что теперь сумеет узнать всех даже издали. И, тем не менее, изменил голос, когда хрипло объявил:
— Спасибо, господа, был чрезвычайно рад познакомиться с вами.
Вернувшись в бюро, Луи уже составил первоначальный план.
— Мсье Россиньоль, — спросил он, когда глава шифровальщиков тщательно закрыл обе двери, — не могли бы вы при посредничестве графа де Бриена подготовить депешу, внешне чрезвычайно важную, и сегодня же отдать ее для шифровки этим господам?
— Гм… не знаю… конечно… Для чего она вам?
— Я хочу устроить ловушку. У меня мало времени, я вам уже говорил. За вашими шифровальщиками можно следить неделями и ничего не добиться, если у них нет информации, которую они должны передать. Но если наш шпион увидит сегодня послание крайней важности, он уже вечером встретится с тем, кто его нанял. Я буду готов во второй половине дня. В котором часу они заканчивают работу?
— По-разному. В большинстве своем служащие и письмоводители завершают работу после полудня, примерно между двумя и тремя часами.
Луи кивнул. У него достаточно времени, чтобы встретиться с Тийи и расставить сеть.
— Превосходно. Отпустите их в два, если это возможно. Не могли бы вы поговорить с графом де Бриеном о фальшивой депеше прямо сейчас? Нужно что-нибудь очень значительное…
Россиньоль, слегка поколебавшись, утвердительно склонил голову.
— Я могу это сделать, мне разрешено заходить к графу в любое время. Через час у меня будет такая депеша, и я скажу им, что ее должны срочно отправить. Я дам шифровать ее всем четверым и объясню, что это позволит мне сравнить их работу. Это вас устраивает?
— В высшей степени.
Фронсак поднялся:
— Теперь мне нужно подготовить слежку. Мы скоро увидимся, мсье Россиньоль. Еще одно слово перед тем, как мы расстанемся… У вас есть основания подозревать кого-то из ваших шифровальщиков?
— Подозревать? Нет. Я не могу никого сейчас обвинять. Я бы сказал, что абсолютно доверяю господам Мансье и Гарнье.
Луи медленно кивнул.
У него сложилось другое мнение.
На улице дождь стал ледяным. Луи нашел ожидавшего его Гофреди возле кареты, рядом с кордегардией. Он приказал старому рейтару ехать в Гран-Шатле, где надеялся встретить своего друга Гастона де Тийи, комиссара округа Сен-Жермен-л'Оксеруа.
Гастон был его однокашником по Клермонскому коллежу. Будучи младшим сыном небогатых родителей, он получил пост комиссара-дознавателя благодаря отцу Луи.
Молодой Гастон, объяснил тот городским советникам, станет хорошим полицейским. Он не только прекрасно знает законы и особенности многочисленных парижских органов юстиции, но обладает также упорством и силой характера, необходимыми в работе такого рода. Действительно, комиссары-дознаватели большую часть времени проводили на улицах, расследуя всякого рода преступления.
В то время городская стража, подчиненная советникам и некогда бывшая главной защитой парижан от мелких и крупных преступников, уже не играла большой роли в поддержании порядка — теперь его обеспечивали начальник полиции и его люди. Но все же голос советников по-прежнему значил многое, и, когда они предложили Исааку де Лафема, ставшему начальником полиции благодаря Ришелье, сделать Гастона дознавателем, тот не смог отказать им. И о своем решении он ни разу не пожалел.
Позднее Гастон получил от Ришелье патент на должность армейского лейтенанта и покинул пост комиссара-дознавателя. Только в конце прошлого года друг Луи по просьбе Мазарини был назначен постоянным комиссаром в округ Сен-Жермен-л'Оксеруа.[21]
Шестнадцать должностей полицейских комиссаров были созданы по эдикту Филиппа Валуа от 1337 года — по одной для каждого парижского округа. Их полный титул звучал так: комиссары-дознаватели- следователи или просто комиссары-следователи. В те времена они не только обеспечивали безопасность парижан, но занимались всем, что касалось снабжения водой и продовольствием, надзирали за соблюдением эдиктов и правил торговли, за уборкой мусора и общественной гигиеной.
Несколько раз французские короли вводили должности чрезвычайных комиссаров. Это всегда вызывало недовольство шестнадцати окружных комиссаров, пока Франциск I не создал шестнадцать дополнительных должностей сразу.
Противодействие офицеров на постоянной должности оказалось настолько сильным, что в течение долгого времени различали старых комиссаров, имевших в подчинении округ, и новых, которые таких полномочий не имели. Более того, старых в силу их положения именовали Благородными Людьми, а новых, не обладавших титулом дознавателей, — всего-навсего Достопочтенными.
С целью положить конец этой вражде было издано несколько ордонансов, постановлявших, что Старые и Достопочтенные объединены в единый корпус, и любой комиссар, будь то на старой или новой должности, подчиняется начальнику полиции, в компетенцию которого входит следовательская деятельность. Наконец, ордонансом королевского совета было принято окончательное решение: будет существовать единый корпус комиссаров-дознавателей-следователей. К моменту начала нашей истории их было сорок восемь.
Тем не менее, по обычаю и по привычке шестнадцать из них получали в подчинение округ, в котором, как правило, должны были проживать, чтобы иметь право там работать. Другие же занимались делами, связанными со снабжением, гигиеной, уборкой мусора, речным судоходством и торговлей.
В отличие от большинства комиссаров, работавших по месту жительства, Гастон устроил свой кабинет на последнем этаже большой башни Гран-Шатле. В такой темной комнате, что никто на нее не претендовал. Именно отсюда он руководил деятельностью своих сержантов, судебных исполнителей и следователей, когда его личного присутствия на улице не требовалось. И Луи знал: ему обязательно скажут, где его друг, если того не будет на месте.
Карета спустилась к Сене и, свернув на улицу Сен-Жермен-л'Оксеруа, вскоре оказалась прямо перед Шатле, старой и весьма зловещей крепостью, ставшей тюрьмой и одновременно полицейским трибуналом. Миновав центральные ворота, экипаж въехал во внутренний двор.
Перед тем как покинуть контору, Луи уложил в сумку свой привычный черный камзол и взял старую шляпу с широкими полями, более практичную в том случае, если дождь будет лить по-прежнему. В пути он переоделся, чтобы предстать заурядным буржуа. Он даже снял многоцветные банты с запястий, сменив их привычными черными. Чрезвычайно трудная операция для одной руки, но ему она удавалась блестяще.
Когда экипаж остановился, Луи сунул шелковый камзол в сумку и взял в руки отцовскую шляпу. Оставить вещи в карете было невозможно, поскольку их могли украсть, и он отдал сумку Гофреди, которому предстояло сопровождать его.
Оба поднялись по крутой лестнице и, пройдя мимо кабинета судебных исполнителей, быстро пересекли большой вестибюль и громадную залу, для освещения которой было явно недостаточно канделябров, стоящих в стенных нишах.
Затем они направились к верхним этажам. Караульные лучники отдавали честь, не проявляя к ним интереса. В большинстве своем они знали Луи Фронсака — и как нотариуса, некогда заходившего по своим делам в Шатле, и как друга комиссара Сен-Жермен-л'Оксеруа.
Следуя по бесконечной веренице коридоров и лестничных пролетов, они вышли в галерею, где находился кабинет начальника полиции Дрё д'Обрэ, и по винтовой лестнице поднялись к кабинету Гастона. Луи постучался, и они вошли.
Гастон работал над папкой с документами. Когда в дверях появился Луи, во взгляде его отразились сначала удивление, потом радость, и он тут же вскочил, чтобы сжать друга в объятиях.
