жили в Индии. Все «медитировали» по тому или иному методу, смешивая несколько аналогичных или даже противоположных способов; мы не слишком требовательно относились к подобным вещам: мы «медитировали», и это главное...
Индийские книги изобилуют рассказами о пустынниках, йогах и других мудрецах, медитирующих в лесу. Разве не заманчиво последовать их примеру? Какие чудесные горизонты, должно быть, открывались перед духовными взорами этих отшельников в ходе долгих часов, проведенных без движения, в безмолвии, с полуприкрытыми глазами, у подножия какого-нибудь гигантского дерева!
Таковы были соблазнительные перспективы, будоражившие воображение некоторых милых любительниц поэтических, не слишком утомительных уходов от мира. Сразу же по прибытии в Адьяр они первым делом принимались искать подходящую обстановку для своих духовных занятий. Увы! Сколь ни велики были наши владения, а лес в них отсутствовал, только роща на берегу океана; не считая почтенного баньяна из
Между тем главным атрибутом декораций, в которые эти дамы горели желанием вписаться, являлось «подножие дерева», где они надеялись отыскать больше тени и тишины. Адьяр был тогда хотя и спокойным, но отнюдь не безлюдным местом: слуги, предоставленные в распоряжение постояльцев, сотрудники и прислуга различных отделов общества, обитавшие в Адьяре, день-деньской носились по дорожкам усадьбы, исполняя свои обязанности. Что касается тени, жаркому тропическому солнцу нет до нее никакого дела: как и одиночество, она приходит лишь ночью.
Итак, наши дамы вознамерились медитировать по ночам у подножия любого ближайшего дерева. Однако ночь в Адьяре значительно темнее, чем грезилось им в мечтах: здешний мрак густой и почти беспросветный. Дамы пребывали в раздумьях на пороге своих жилищ: как ориентироваться в темноте? Им было немного страшно, хотя они себе в этом не признавались. Почему бы не взять фонари?
Европеец не готов к встрече с буйной фауной. Тысячи тварей, избавляясь с наступлением ночи от зависимости, в которой их держит днем человеческое присутствие, резвятся вволю, рыскают в поисках пищи или партнера либо движутся ради одного лишь наслаждения летать, ползать, бегать, петь, свистеть, жужжать и ощущать полноту жизни. Эта ночная суета очень затруднительна для начинающего созерцателя, неспособного понять, что говорят тысячи голосов, возвещающих вокруг него о единственной Истине,
Вероятно, мои соседки не знали о случае, приключившемся с Сатьякамой, когда он пас стада своего учителя в лесу, и все живые существа и природные явления принялись говорить с ним и учить его[127].
В Адьяре водятся большие и маленькие, безобидные и опасные змеи. Там нередко можно встретить легковозбудимую кобру[128], раздувающую капюшон на шее и поднимающую плоскую голову, отмеченную знаком Шивы. Ее укус означает быструю смерть в этом глухом уголке, где нельзя рассчитывать на какую-либо медицинскую помощь. Красавица-кобра — не единственная смертельная опасность, которая подстерегает в Адьяре на дорогах. Тем не менее никто из нас не боялся этих грозных соседей. Мы не беспокоили друг друга; Адьяр был тихим и мирным оазисом.
Свет фонарей, качавшихся в руках полуночниц, шорох их шагов по густой траве растревожили лесную братию, и ее недовольство выразилось в необычном мельтешении среди сухих листьев. Похожее на узкий ремень существо коснулось ноги одной из женщин, которая отчаянно закричала: «Змея!» На этот вопль откликнулись одна за другой полдюжины начинающих йогинь, а затем в тишине уснувшего парка послышался гвалт испуганной беготни. Еще несколько мгновений пляшущие огоньки фонарей в руках беглянок рассекали ночной мрак, а затем шум и свет угасли, поглощенные безраздельной тишиной ночи.
Разбуженные слуги, спавшие на верандах у дверей хозяйских домов, тихо смеялись.
Слуги в Адьяре, как и повсюду в Индии, представляли собой любопытный фон жизни их хозяев — белых людей, за которыми они следили и которых судили без всякого снисхождения.
Некоторые аборигены порой отваживались выражать эту истину вслух; большинство же держали язык за зубами и в результате извлекли из своего молчания практическую пользу: белые были изгнаны из Азии.
Между тем в этой милой и забавной среде назревала драма. Одна молодая шведка, начитавшись «Упанишад» или руководствуясь другими мотивами, собралась повторить опыт Начикетаса и отправиться на свидание со Смертью, чтобы расспросить ее о Высшей Тайне.
Когда Ваджашравас, отец Начикетаса, совершил жертвоприношение вишхваджит[130], Начикетас спросил его: «А меня, отец, кому ты отдашь меня?» Отец был раздосадован этим вопросом и ничего не ответил, но сын спросил его об этом во второй и в третий раз. В третий раз Ваджашравас, потеряв терпение, ответил: «Я отдам тебя Смерти»[131].
И вот Начикетас приходит к Яме (богу, олицетворяющему Смерть). Но Ямы нет дома, он возвращается лишь через три дня и просит у Начикетаса прощения за то, что заставил его ждать на пороге вопреки долгу гостеприимства. Во искупление своей вины он предлагает юноше исполнить три его желания. Начикетас называет их: во-первых, вернуться к отцу без риска навлечь на себя его гнев. Во-вторых, узнать обряды, позволяющие после смерти оказаться в обители богов.
Оба эти желания будут исполнены, обещает Яма. Начикетас вправе выразить третье желание: получить ответ на вопрос, который его действительно волнует.
«Есть одна загадка, — говорит он. — Некоторые утверждают, что после смерти человека остается[132] душа, другие заявляют, что ее нет. Узнать, кто из них прав, — третье мое желание».
Яма отвечает ему: «Сами боги испокон веков ломали голову над этим вопросом, ибо он очень мудреный, и в нем трудно разобраться. Избавь меня от необходимости выполнять это желание, попроси о чем-то другом».
Начикетас возражает: «Ты говоришь, о Смерть, что сами боги ломали голову над этим вопросом и что в нем трудно разобраться. Никто не сможет ответить на него лучше тебя. Никакое благодеяние не сравнится для меня по значимости с ответом на этот вопрос».
Яма снова говорит: «Попроси у меня сыновей и внуков, которые будут жить сто лет, попроси скот, лошадей, слонов, необозримые земли, где ты сможешь жить так долго, как пожелаешь. Попроси небесных дев, которых не могут получить смертные; пусть они будут твоими рабынями, но только не спрашивай, что ждет душу после смерти».
Начикетас отвечает: «Все на свете преходяще, о Смерть, и ты — конец всего. Просвети же меня относительно главного вопроса. Начикетас не просит тебя ни о какой другой милости, а лишь о той, что касается души, суть которой непостижима».
Яма вынужден сдержать свое обещание: в очень пространной речи он доказывает упрямцу, что души, о которой он расспрашивает Смерть, не существует, и
Узнав от Ямы Истину, которую он искал, Начикетас с тех пор избавился от страстей и стал бессмертным.
Мадемуазель С. заходила ко мне дважды или трижды, чтобы узнать мое толкование индийской книги, которую она читала, но, как я уже сказала, адьярское поместье было очень обширно, жилища разбросаны, и мы редко встречались друг с другом, не считая обитателей «Leadbeater’s Chambers». Поэтому я не сразу узнала об опасном замысле мадемуазель С.
Мадемуазель С. просто-напросто решила уморить себя голодом. Одетая в
