Нет, он говорил комплименты, и улыбался, и целовал ручку, и трогал за локоток, и гладил по спинке, и заглядывал в глаза. Она уже знала, что дальше этого не идет, но, видимо, и этого было достаточно, – все его подчиненные-женщины просто взлетали при его появлении. И готовы были свернуть горы, чтобы он так посмотрел или погладил. Он словно говорил каждой из них: ты умница и красавица, я от тебя без ума, а теперь иди и покажи, на что ты способна! И они показывали. Они, кажется, вовсе не воспринимали его, как конкретного мужчину, с которым у них может что-то произойти. Скорее, как некую эманацию чистого мужского духа, излучение, которое расходилось от него во все стороны. Это даже не было психологической манипуляцией, как, может быть, у кого-то другого, это была суть натуры, и женщины чувствовали это безошибочно.
Когда она завела с Майзелем разговор на тему женской эмансипации, то узнала о нем такое, от чего у нее едва не отвисла челюсть:
– Ну, во-первых, женщины, как специалисты – если они хорошие специалисты – много предпочтительнее мужчин.
– Это почему же?!
– Потому что женщина – это операционная система с параллельной многозадачностью, – усмехнулся Майзель, – а мужчина, в лучшем случае, с вытесняющей, а то и вовсе шестнадцатибитная ДОС. Женщины выполняют несколько дел одновременно и все – одинаково успешно и тщательно. Хотя и не обязательно быстро. Женщина – это просто вторая версия программы Человек, издание, так сказать, дополненное, переработанное и улучшенное, в определенном смысле. Кроме того, для женщин карьера – соображение второго, а то и третьего порядка, как и деньги. Для них важна социализация, востребованность, ощущение собственной привлекательности, – прежде всего как женщины, а затем уже как профессионала. Мы не говорим об исключениях, пани Елена, исключения есть, были и будут всегда, но речь не о них. Вы согласны?
– Я пока не хочу спорить или соглашаться. Я хочу дослушать. Дико интересно, что и как вы видите.
– А я вот так это вижу. У меня очень жесткие правила в отношении женщин. Как и в отношении мужчин. Женщины в «Golem Interworld» работают меньше мужчин, приходят на час позже и уходят на час раньше. Беременные после четырехмесячного срока не работают – слишком много стресса, мы не почта. Замужние с одним ребенком работают максимум три дня в неделю, с двумя – максимум два. Подряд или в разбивку, как кому больше нравится.
– Это безобразие.
– Почему?!
– А равноправие?
– Глупости, – отмахнулся Майзель. – Равноправие – выдумка идиотов. И идиоток. У женщины есть ее предназначение, определенное Создателем. Никакие конституции и демонстрации это не могут отменить, понимаете? Это дети, – Он не смотрел на Елену, говоря это, и ей показалось, что он нарочно избегает на нее смотреть. – И эмоциональный контакт матери с ребенком важнее любой карьеры и любых денег. Это аксиома, как говорит его величество. У нас и так мало детей. Я же не говорю, что женщины должны непременно метаться всю жизнь между кухней, церковью и детской. Это устарело, к счастью ли, к сожалению, – другой вопрос. Женщина – носитель духа народа, недаром у евреев вопрос о принадлежности к еврейству решается по женской линии. Женщины – это душа, а душе нужны внимание и забота. Выжимать соки я могу из мужчин. У женщин – другая роль, пани Елена.
– Какая?
– Будить творческое начало. Вы посмотрите, как подпрыгивают мои мужчины, чтобы понравится моим женщинам. Я, когда это вижу, сам подпрыгиваю.
Елена, представив себе подпрыгивающего Майзеля, засмеялась.
– А почему на два часа меньше работают? Что, мужчины выносливее?
– Не в этом дело. А носик, как вы говорите, попудрить? Я причесаться-приодеться перед романтическим вечером? Пани Елена, женщина в отличном настроении способна на такие трудовые и творческие подвиги, какие мужчине не снились. Мужчину, наоборот, нужно все время манить несбыточной целью, фата-моргану ему рисовать.
– Ну да. Я знала, вы редкий циник – но такой?!
– Разве это цинизм?
– Нет. Конечно, нет, это просто фигура речи. А люди знают, что вы про них понимаете?
– Не знаю. Мы ладим.
– Я заметила.
– И это – главное. Я вам еще одну вещь скажу, дорогая, которая вас, возможно, удивит, или испугает, или оба вместе, как говорят. Я просто очень люблю женщин, пани Елена.
– Ну, это мы уже выяснили.
– Я не шучу, на самом деле.
– Вот как. Что это значит?
– Это значит, что я не могу видеть женских слез. Не могу ударить женщину. Не могу видеть мертвых женских тел. Детских тоже, но это немного другое. Не могу ни понять, ни простить насилие, направленное на женщину. Я столько видел этого, и в Африке, и в Азии. Я этого не могу переносить, понимаете? У меня такое включается внутри... Не могу.
– Я понимаю, что вы хотите сказать, – Елена посмотрела на него и вздохнула. – Я ненавижу войну. Это всегда происходит, когда идет война.
– Да. Обязательно. Первое «правило» победителя – насиловать женщин, чтобы унизить врага, растоптать его, напугать навеки.
Майзель замолчал, глядя в окно.
– И чучмеков я тоже за это ненавижу, – вдруг сказал он. – Там вообще нет женщин, понимаете, пани Елена? Они не смеют быть женщинами, им не позволяют. Их убивают за это. Коровы, детородные машины, собственность, что угодно! Они потому такие уроды, полулюди, что у них женщин нет!
Боже мой, подумала Елена. Боже мой, что ты за чудище?!
– И несмотря на все это... Совсем никого?
– Никого.
– Не хотела, но спрошу, пожалуй. Уж очень любопытно.
– Вы о чем?
– Что это за история с Габриэлой Златничковой?
– Это не с ней, – усмехнулся Майзель.
– Пан Данек, я не имею намерения уличать вас в непоследовательности или чем-нибудь эдаком. Эта история вызвала столько разговоров в Праге. И не только в Праге. Да и удивительного ничего в этом нет, предосудительного – тем более. Она красавица, знаменитость, вы...
– Вы думаете, я постеснялся бы признаться в этом?
– Но это ведь вы избили ее друга, не так ли?
– Друга? – удивился Майзель. – Друга? Вы называете другом женщины говнюка, который сначала сделал ей ребенка, а потом начал гулять направо и налево, раздавая при этом интервью таблоидам и причитая, что она не может понять его тонкую, творческую душевную организацию?! Разумеется, столкнувшись с ним нос к носу, я ему сунул прямо в бубен, как следует.
– Пан Данек. Нельзя избивать человека...
– Человека нельзя. Ни в коем случае, – согласно покивал Майзель. – А подонку нужно совать в бубен прямо там и тогда, где и когда. Понимаете? Что такое, черт побери?! Одна из красивейших женщин планеты любит тебя, живет с тобой, захотела родить от тебя ребенка, – а ты что творишь, урод?! Крутил ей мозги черт знает сколько лет, то женился, то не женился, кобель вонючий!
– О Господи. Вы ненормальный. Какое вам-то до этого дело?!
– Мне не было и нет никакого дела до их отношений. Мне есть дело до поведения этого сморчка, который полощет на весь свет доброе имя чудесной женщины, к тому же моей соотечественницы.
– Но послушайте. Если она сама...
– Она женщина, пани Елена. Она имеет право – как человек – ошибиться. И, как женщина – на то, чтобы мужчина, которому она доверилась, по крайней мере, вел себя прилично. А мужчина, который не
