умеет вести себя как мужчина, должен получить в бубен. Вот как хотите.
– Это возмутительно. У вас с ним несопоставимые весовые категории.
– То есть?!
– Во-первых, вы явно сильнее, моложе и наверняка лучше владеете приемами... э-э-э... рукопашного боя?
– Обязательно, – кивнул Майзель.
– Во-вторых, ваш общественно-политический и финансовый статус...
– Статус здесь совершенно ни при чем. Захоти я использовать свой статус, из него бы изготовили ящик собачьих консервов – без всяких объяснений. А что касается приемов... Я подошел к нему при всем честном народе и прямо спросил: стыкаться будем? Причем сразу же сказал, почему. И предупредил: мне все равно, будет он защищаться, или нет, и чем. А он... Ну, сказал бы – это наше дело, мы с ней сами разберемся. Да я и не бил его совсем. Так, стукнул разочек. Тем более, она же просила его не трогать.
– Ах, так все-таки!
– Да нет же, – поморщился Майзель. – Я просто ее выслушал. Она в самом деле чудесная и милая девочка. Неудивительно, что я взбесился. Меня всегда от женских историй выворачивает наизнанку. Да еще когда этот хорек пытается заработать на своей подлости. Их отношения – это их отношения. Но это отношения двоих, а не всего света, который следит за знаменитостями, пуская слюни от любопытства. Вот я ему и предоставил возможность зарабатывать на том, на чем он только и достоин зарабатывать – на разбитой морде лица.
– Вы не можете броситься сразу на все амбразуры, пан Данек.
– Да. Уж это вряд ли, – вздохнул он. – Увы. Но когда мне удается заткнуть хотя бы одну, я чувствую, что не зря живу на свете. В наш пошлый век, восторженно любующийся своей пошлостью, век вездесущего гламура и бесконечно кривляющегося постмодернизма, кто-то должен иметь мужество и возможность вступиться за честь женщины, пани Елена.
– За всех?
– И это невозможно, – он так горько вздохнул, что Елене стало его жалко. – Ну, хотя бы за наших. Которых мы знаем.
– Невозможно наказать всех, кто этого заслуживает. Вы же не Бог, в конце концов!
– Ну... Я думаю, к этому следует стремиться, – он усмехнулся. – Хотя бы самых наглых, что лезут в глаза и выставляют напоказ свою мерзость. Может, на кого-то это подействовало, как ушат холодной воды. И скажите спасибо, что это сделал я, а не его величество.
– Что?!
– А он мог. Но я не мог ему этого позволить, потому что он король, публичная персона и у него множество дел. И вообще семья.
– Вы... Вы серьезно?!
– Обязательно.
– Ах, так кроме Ланселота, у нас есть еще и король Артур.
– Нет только королевы Гиневры, – улыбнулся Майзель. – То есть, королева-то есть, нет истории.
– Мне трудно поверить, что пани Габриэла была в восторге от вашей выходки. Если бы не это, их отношения с... о, Боже, как его зовут-то... Неважно, – могли бы вернуться в нормальное русло.
– Нет. Никогда. После нашего разговора – нет.
Ничего удивительного, подумала вдруг Елена со злостью. Поговорив с тобой, она в тебя втрескалась по самые уши. И поэтому не проронила ни полсловечка на публике о том, что встречалась с тобой. А чего еще можно было ожидать?! О, Господи!
– А в суд он на вас почему не пробовал подать, интересно?
– Он подонок, но не дурак. Я думаю, у него хватило ума понять: решись он продолжить, пришлось бы отправиться в бетонных сапожках любоваться красотами подводного мира. Меня полоскать небезопасно для жизни, я не одинокая беременная женщина.
– Да уж.
– А вообще, – Майзель вдруг усмехнулся, – случись такое, я с удовольствием отсидел бы в тюрьме десяток суток за хулиганство. И вышел бы оттуда, имея просто чертову уйму друзей. И они бы с ним что- нибудь эдакое учинили, на что у меня даже фантазии не хватает.
– У вас точно не все дома. Вы криминальный тип с мифологическим сознанием, дикарь, чудовище и... и...
– Ну, дорогая, – Майзель развел руками и смущенно улыбнулся. – Что выросло, то выросло.
Так вот почему ты так прячешься, подумала Елена. Ты боишься, что тебя когда-нибудь подловят на этом. А ведь подловят. Боже, этот Ланселот меня просто... Как можно быть таким... невзрослым?! Перевернуть весь мир – и остаться мальчиком, играющим в рыцарей и королей? Нет, он не играет, поняла Елена. Это не игра, такое сыграть нельзя, невозможно.
– Кто была ваша мама, пан Данек? – вдруг тихо спросила Елена.
Ей показалось, что он вздрогнул. И улыбнулся:
– Пожилая еврейка. Не простудись, сыночек. Застегнись, сыночек. Съешь котлетку, сыночек.
– Нет. Было что-то еще.
– Обязательно. Только я не знаю, что.
– Как ее звали?
– Рейзл. Ее хотели назвать Рахелью, но это было время, когда подобные имена в Советском Союзе могли стоить человеку многих, очень многих проблем. И ее назвали Розой. А дома называли Рейзл. И отец ее так называл. А она его – Семочкой.
– Роза. Ружена... Красивое имя.
– Ружена, – Майзель грустно усмехнулся. – Да. Мне тоже нравится.
Когда-нибудь я буду плакать оттого, что не могу поговорить с твоей мамой, подумала Елена. Кажется, прямо сейчас. Скотина, где тебя черти носили всю мою жизнь?! О Боже, испугалась она. Да что же это такое?!
ПРАГА. ИЮЛЬ
У Елены, как у всякого журналиста, было невообразимое количество знакомых и полузнакомых людей. Как журналисту талантливому, ей всегда удавалось достаточно легко выстроить не слишком длинную цепочку связей, выводивших ее на того или иного человека, который был нужен ей, – на любом уровне, в любой системе. Так произошло и теперь.
Она вошла в кафе и сразу вычислила свою будущую собеседницу. Молодая женщина, моложе Елены, сидела за столиком за колонной и курила недавно вошедшие в моду золотистые сигареты невообразимой длины. Она была похожа на всех фотомоделей и манекенщиц сразу – высокая, с длиннющими ногами, пепельно-золотистыми волосами, простоватым, но красивым лицом, одетая спокойно и неброско, но так, что сомнений в ее прелести не оставалось ни у кого, кому довелось за ней наблюдать.
Ага, подумала Елена. Блондинка. Ну, кто бы мог сомневаться.
Елена подошла, улыбнулась, присела за столик:
– Спасибо, что пришли, пани Марта.
– Приветик. И брось ты эту хуйню, Елена, – Марта усмехнулась. – Называй меня на «ты» и по имени. Мне так спокойнее.
– Хорошо. С удовольствием.
Елену эта преамбула не столько ошарашила – скорее, озадачила. Контраст между ангельским личиком Марты и ее речью был тоже рассчитанной на определенный эффект частью имиджа. Ставшего, возможно, второй натурой. Елена знала, по крайней мере, нескольких мужчин, на которых такой «контрастный душ» действовал, как афродизиак. Неужели и он?!
– Да? Ну, и ладушки. Ты спрашивай, что хотела. Мне Богушек разрешил с тобой потрещать. Уж и не знаю, зачем да почему.
– А что, ты спрашивала у него разрешения? Это было обязательно?
– Елена, не прикидывайся. Как я могла бы без его разрешения с тобой встретиться?! Да меня Гонта под трамвай бы сунул, посмей я такое подумать даже.
– Вот как все запущено.
