– Я всегда с тобою, – тихо сказала Роза.
– Умница ты моя, – повторил он. II коснулся ее шеи. – Ничего! Мы недолго там. Правда?
А Розе казалось, что «там» они будут долго, слишком долго, но она кивнула:
– До следующей зимы.
Жорж повеселел, собрался в библиотеку. Роза придержала его, обняла, и они рассмеялись почти счастливо.
Каждый раз, направляясь в библиотеку, Жорж предвкушал особое удовольствие: читальная зала, полная завсегдатаев в «демократических» красных рубашках, диспуты в курительной, когда пенсне студентов сверкают, как лезвия, и это студенческое обращение: «Послушайте, камрад». В библиотеке наступает душевное равновесие, а потом выходишь на улицу, сознавая, что не зряшно провел время, и дышишь снежистым воздухом, и щуришься, и думаешь, что жить-то на свете куда как интересно.
Перекресток Садовой и Невского был бойким местом, где всегда околачивалась филерская братия, и Жорж осторожности ради не пошел прямиком по Невскому, а дал крюку, свернув к Александрийскому театру.
Он уже подходил к подъезду Публичной библиотеки, когда затылком почувствовал чей-то пристальный взгляд. Ощущение было совершенно явственным. Он, однако, не прибавил шагу, не оглянулся. Миновал библиотечный подъезд. На круглой афишной тумбе увидел свежие, в сырых пятнах афиши: «Бенефис г-на Ренара… Водевиль «Коко».
У афиши он стал закуривать. Вот теперь оглянись, будто пряча спичку от ветра. И он оглянулся. Так и есть: невзрачный субъект в котелке поспешно отвел глаза. Но и мгновения было довольно, чтобы увидеть эти глаза: остренькие, внимательные, деланно равнодушные.
«Оркестр русской оперы… – машинально читал Жорж афишу, соображая, что ж ему предпринять, – исполнит отрывок из оперы Кюнера «Тарас Бульба»…
«Исполним отрывок», – подумал Жорж, косясь в сторону Аничкова моста: оттуда погромыхивала конка.
Он пересек Невский, наверняка зная, что котелок увязался следом. «Исполним отрывок… На конку мы плюем…» Жорж старательно не смотрел на вагон. Но в ту минуту, когда кондуктор закричал: «Отправляемся» – и позвонил кучеру, Жорж, хлопнув себя по лбу, с видом простофили, вдруг что-то вспомнившего, прыгнул на подножку.
Вагон катился по Невскому. Жорж уставился в плакатик: «Остерегайтесь карманных воров!» Но вот он опять почувствовал эти остренькие глазенки. Они ползали, как клопы, хотелось шевелить лопатками.
Длинный приземистый Гостиный двор. Сурово распахнутые крылья Казанского собора. Вагон потряхивало. «Отправляемся!» – кричал кондуктор. «Остерегайтесь карманных воров!» – умолял плакатик.
Не доезжая Большой Морской, Жорж соскочил на ходу. Сутулясь, пошел по панели, стараясь затереться в толпе. Не тут-то было: субъект поспешал следом. «А, чтоб тебя…» – выругался Жорж и увидел, как из кондитерской, что была рядом с перчаточным магазином Бойе, вышел Михайлов.
Он поравнялся с Михайловым, шепнул:
– «Хвост».
– Иди. Догоню.
Михайлов давно изучил «воинство» Кириллова: нанял прошлым летом комнату на Литейном, как раз напротив дома начальника агентурной части, и часами разглядывал утренних посетителей Григория Григорьевича. Классифицировал шпиков, как зоолог насекомых. И наделял кличками, чтобы было легче распознавать «милые, но падшие созданья».
Нынешний, увязавшийся за Плехановым, тоже числился в «системе филерской породы», как шутливо говаривал Михайлов, числился под кличкой «Птичий нос».
«Эге, – думал Михайлов, догоняя Жоржа и уже сообразив, каким манером отцепить «хвост», – эге, Птичий нос, да ты, вишь, Невского удостоился, а раньше-то, бывало, все за Нарвской пошныривал…»
Он догнал Жоржа, указал ему ближайший проходной двор, а сам заглянул в аптеку Миллера.
Жорж сиганул в ворота, потом – в какой-то подъезд. Не переводя духа, взлетел во второй этаж. Из окна лестничной площадки увидел «своего»: филер кружил по двору, точно его рюхой подшибли. Котелок сбился, жеваное личико приняло обиженное выражение. Постоял. Плюнул. И побрел лениво на Невский.
А во дворе появился Михайлов.
Первым безотчетным движением было бежать к нему. К Сашке бежать. Старина, дружище, опять ты выручил! Выручил, как бывало… Но тут мгновенно: Архиерейский сад, запущенный, безбрежный, с елизаветинскими дубами, с мордовником и малинниками, с неистовыми соловьями. Летом в том саду он сказал: «Мне нечего делать с вами». Думал, ждал, что его окликнут. Кажется, Перовская окликнула: «Жорж! Погоди, Жорж!» И тогда Михайлов – как булыжником в спину: «Нет! Не надо! Хоть и жаль терять такого товарища, а не надо!»
Он услышал шаги на лестнице.
Поздоровались смущенно, старательно скрывая радость. С минуту оба молчали.
– Домой не ходи, – сказал Михайлов. – Может, на след твой напали.
– Роза…
– Я передам.
– Спасибо.
– Вот еще, – пробурчал Михайлов. – Есть где ночевать?
– Есть, – ответил Жорж.
