романом 'Волки', романом о Лесли Дине, летчике, страдающем болезненной мнительностью, ведущей к ненужным госпитализациям и операциям. Влюбившись в своего психиатра — доктора Маделин Лавджой, Лесли увозит ее на остров в Тихом океане, где умирает от ботулизма, пока Маделин, убежденная в том, что у него приступ ипохондрии, отказывается принимать симптомы отравления за настоящие. 'Тебя в младенчестве кормили грудью?' — последние слова, которые он слышит перед смертью.
Единственное, что я одолжила для книги из своих отношений с Дэвидом, это часть нашего первого интимного свидания, когда я обнаружила множество хирургических шрамов на его теле. Я была зачарована этими следами его страданий — аппендикс, желчный пузырь, почка, сердце. Я трогала каждый шрам, целовала его нежно, восторженно, распаляя нас обоих…
«Маделин пробежала пальцами по многочисленным шрамам на его теле. Ее сердце разрывалось при виде этих отчетливых напоминаний его травм. Лесли детально и ярко объяснял историю каждого — симптомы, исследования, диагнозы, операции, — а она лучше понимала его душу. Как чтение по методу Брайля, думала она, потрясенная его болью, крепче прижимая его к себе, молчаливо обещая заботиться о нем, защищать его от новой боли, от самого себя.
— А теперь ты, — сказал Лесли, отстраняясь от нее. И он начал детальное нежное исследование ее тела, находя мириады крошечных недостатков, указывая каждый обнаруженный.
— Вот, — сказал он, беря ее палец и касаясь им едва заметной отметинки, оставленной на ее лбу ветрянкой. Затем он гладил ее лоб своей рукой, целовал крошечный шрамик, лизал его.
— И вот, — сказал он, проводя ее пальцем под правой грудью, где нашел другую оспинку. И снова ласкал, целовал, пробовал.
— И вот здесь, — сказал он, скользя ее рукой над крохотной родинкой на ее правом бедре. — Надо быть очень осторожными с родинками.
Он поцеловал темную точку, нежно касаясь кожи вокруг нее и продвигаясь все ниже по ее телу. И Маделин следовала за ним в его фантазии».
… Конечно, ничего конкретного о Дэвиде не было в моем романе, кроме тех шрамов, которые я находила такими захватывающими, такими привлекательными, что не могла не увековечить их. Но Дэвид, в состоянии, близком к истерике, позвонил мне через несколько месяцев после того, как книга увидела свет. Он обвинял меня в том, что я нанесла ему удар ниже пояса, обнажив его перед всем светом. Он случайно купил мою книгу в киоске отеля в чужом городе, куда приехал читать лекции. Дойдя до этого самого отрывка, он был потрясен сходством между собой и Лесли и довольно быстро расшифровал анаграмму Слоан И. Даймонд.
Я старалась объяснить, что Лесли — это не он, что Маделин — не я, что сюжет и персонажи — абсолютно вымышленные и что я использовала тот крохотный кусочек наших отношений потому, что была очарована ими, что это наложило отпечаток на все мое восприятие мира, что герой книги не имеет с ним ничего общего.
— Никто никогда не узнает тебя в нем, — убеждала я.
— Но шрамы! — кричал он.
— У многих мужчин есть шрамы.
И как я могла объяснить, почему выбрала имя Лесли Дин, состоящее, как и его собственное, из двух первых имен. И он дотошно объяснял, что я использовала его инициалы, поменяв их местами.
— Это наверняка произошло подсознательно, но совершенно тебя не разоблачает, — попыталась я объяснить, уже охваченная чувством вины.
— И почему ты сделала Лесли летчиком?
— Потому что это очень далеко от археолога.
— Но у меня есть лицензия пилота, — сказал он надтреснутым от боли и разочарования голосом. — Сделав Лесли пилотом, ты нанесла мне последний удар!
Ну это уж точно было случайным совпадением — если, конечно, совпадение может быть случайным. Я не знала о его лицензии пилота. Когда я познакомилась с ним, он боялся летать.
— Ты всегда ездил на поезде, — попыталась я доказать свою невиновность.
— Я получил лицензию, чтобы излечиться от боязни высоты, — сказал он. — Может, я немножко и нервный, но ты превратила меня в посмешище.
— Жизнь часто бывает более странной, чем вымысел, и более ироничной, — сказала я, но это замечание не облегчило ни его боль, ни мою… потому что я действительно любила его и не представляла, что могу так оскорбить.
'… Фантазия, как и реальность, может быть опасной', — думала я, когда огромная волна смыла мои воспоминания. Открыв глаза, я увидела мороженщика, возвышающегося надо мной, загораживая солнце.
— Одно слоеное мороженое, — сказал он, вручая Робин брикет в обмен на доллар.
— Хорошо вздремнула? — спросила Робин. — Я ухожу, у меня дела.
— Должно быть, я действительно спала, — ответила я, потягиваясь. — Я еще посижу немного. До завтра.
Через несколько минут, слизывая с пальцев остатки мороженого, я вдруг услышала свое имя. Оглянувшись, я увидела направляющегося ко мне лейтенанта Фиори с пиджаком и туфлями в руках.
— Здравствуйте, миссис Даймонд. Я надеялся, что найду вас здесь, — сказал он, останавливаясь передо мной. — Консьержка в Башне предположила, что вы еще на пляже. Можно поговорить с вами?
— Конечно, лейтенант. Что-то случилось? — озабоченно спросила я, хотя моя тревога не помешала мне почувствовать удовольствие от новой встречи с лейтенантом.
— Я хотел спросить вас о той ночи пятницы… когда вы были на балконе.
— Мне казалось, что я вам все рассказала.
— Я знаю, но мы могли что-то упустить. Я разговаривал позже со множеством людей, миссис Даймонд, и, похоже, никто ничего не знает. Я рассчитываю на вашу помощь.
— Я не знаю, чем еще могу помочь вам, лейтенант.
— Ну… вы не возражаете, если я присяду?
— Пожалуйста, — сказала я, протягивая ему полотенце.
Лейтенант уселся передо мной, положив рядом пиджак и туфли, и завернул рукава рубашки.
— Чудесный день, не правда ли? Между прочим, в тот день я не мог не заметить портативный компьютер на вашем балконе. Чудесное место для работы. Прекрасный вид. Вы бы видели мой кабинет! У меня даже окна нет.
— Я думаю, это одно из главных преимуществ профессии писателя. Можно брать работу куда угодно.
— Я видел одну из ваших статей в журнале несколько недель назад… об аспирине и сердечных приступах. Я обратил на нее внимание, потому что мой отец принимает аспирин уже три года.
— Как вы узнали, что это моя статья?
— Я запомнил подпись. Я замечаю такие вещи, не знаю, почему, — ответил он, подставляя лицо солнцу.
— Так что я могу рассказать вам, лейтенант?
— Что угодно о той ночи или о Марджори Эплбаум. Вы говорили, что не очень хорошо знали ее. Так?
Сидя на жарком солнце, расслабившись от шума прибоя и запаха соли, польщенная его вниманием, я так хотела быть его музой, что чуть не пересказала ему сплетни, связывающие Марджори с Джефри и Марти, но вовремя спохватилась.
— Правда, я не очень хорошо ее знала.
— И вы ничего не слышали о ее личной жизни после того, как муж бросил ее? Особенно о том, что касается ее отношений с доктором Джефри Кауфманом, вашим соседом.
— Нет, я ничего об этом не знаю, — честно ответила я, все еще не желая сплетничать. Да в этом уже явно не было необходимости.
