— Я просто пошутил, мам. Я люблю подшучивать над тобой: у тебя так забавно краснеют уши.
Он засмеялся, подошел ко мне сзади и потер мои уши.
— Перестань, Шел! Ты портишь мне прическу.
— Ах, ах, ах. Неужели ты волнуешься о прическе! Так что же новенького на пляже, мам?
— Вообще-то сегодня я была не на пляже. Я ходила к врачу, — как можно небрежнее сказала я, хотя мне не терпелось рассказать Шелу о моей болезни… моей возможной опухоли… моей вероятной близкой смерти.
— У врача? Ты заболела? — теперь он изо всех сил старался казаться беззаботным.
— Ничего особенного… просто небольшое головокружение.
— И кто этот врач?
— Племянник миссис Чэнкин.
— Акулы Чэнкин?
— Шел!
— Так что он сказал?
— Он хочет, чтобы я сделала магнитно-резонансное исследование. 'Это вроде рентгена', — процитировала я доктора Пресмэна. — Он хочет выяснить, что у меня с внутренним ухом… и мозгом.
— Может быть, мне пойти с тобой? — предложил он, и теперь его голос был таким же озабоченным, как и лицо.
— Спасибо, но я вполне могу пойти сама.
— Что он ищет?
— Точно не знаю, но это как-то связано с моим вестибулярным аппаратом, — сказала я, представляя, как вихляет гироскоп в моем черепе.
— Звучит пугающе.
— Да нет. Доктор считает, что ничего серьезного, — успокоила я, ставя дымящиеся спагетти перед Шелом, а плетенку с хлебом — в центр стола.
— Ну, если бы ты потеряла равновесие на балконе, глядя на облака, это было бы довольно серьезно. Ты могла бы нырнуть, как твоя соседка… семнадцать этажей до променада и… плюх! — сказал он, хлопая рукой по столу для пущей убедительности.
— Ты преувеличиваешь, Шел, — раздраженно заметила я, хотя прекрасно понимала, что ему необходимо обмануть страх — страх потерять меня, и объяснила как ребенку: — Я не могу упасть с балкона, перила очень высокие. Наверно, Марджори кто-то помог упасть, — добавила я, меняя тему. — Я слышала или читала в газете сегодня утром, что балконная дверь Марджори была заперта… изнутри, так что полиция расследует убийство.
— «Тайны 'Башни из слоновой кости'!» — фыркнул Шел, хватая кусок хлеба и вгрызаясь в спагетти, пока я занималась салатом. — Между прочим, разве балкон миссис Форестер не прямо над балконом Марджори?
— Откуда ты это знаешь?
— Я не знаю. Я просто размышлял. Не обращай внимания.
— И о чем же ты просто размышлял, если не секрет?
— Я подумал, что Эплбаум могла упасть и не со своего балкона.
— А с балкона миссис Форестер?
— Вот именно.
— И почему ты об этом подумал? Что ты знаешь об этой женщине? — спросила я, представляя себе Бренду Форестер — совратительницу детей, а не Бренду Форестер — возможную убийцу.
— Только то, что я слышал… и то, что я тебе уже рассказал. Помнишь? Мамтрахалки? — сказал он, ухмыляясь в свою тарелку.
— Неужели я могла об этом забыть? — я покраснела, вспоминая, что слышала от Робин… что написала.
— Ты же знаешь, Шел, что можешь рассказать мне что угодно, дорогой, — умаслила я сына, уверенная, что он хочет рассказать мне что-то… например, о том дне, когда он исчез с пляжа, что для меня было гораздо важнее убийства.
— Что угодно? Ну конечно, мам, — язвительно сказал он.
— В каком смысле 'конечно'?
— Поверь, есть вещи, о которых я не могу тебе рассказывать… которые ты определенно не поймешь.
— Какие, например?
— Ну, разные мужские дела.
— Какие мужские дела?
— Ну… ну, спорт, например.
— И что еще? — спросила я, уверенная, что не проскочила жизненно важный поворот разговора, что у сына на уме не бейсбол и не теннис.
— Ну, свидания. Помнишь: сви-да-ни-я? Когда ты последний раз ходила на свидание, мам? Держу пари, ты и не вспомнишь, — ответил Шел, прерывая допрос.
Я вдруг ощетинилась, защищаясь, и попыталась вспомнить. Если не считать чокнутого нейрохирурга, с которым познакомила меня Робин прошлым летом и который предложил мне заняться любовью, когда делал мне энцефалограмму, у меня было лишь одно свидание… но даже после него прошло уже шесть месяцев.
— В прошлое воскресенье! — наконец сказала я, вспомнив ужин с Джефри Кауфманом и мысленно благодаря Робин за то, что она оставила нас наедине.
— Да? И с кем же?
— С Джефри Кауфманом. Он…
— Я знаю. Психиатр. Прошлым летом его жена сбежала с мужем Эплбаум — спасателем.
— Ты точно в курсе местных слухов. Надеюсь, в колледже у тебя дела пойдут не хуже.
Он закатил глаза.
— Так как психиатр?
— Он был очень мил. Мы ужинали у Барни.
— Только не забывай про Резинового Робби, — поддразнил сынок.
Я закатила глаза.
— Думаешь, он годится? — спросил Шел.
— 'Годится'?
— В мужья.
— Ладно, — сказала я, откладывая вилку и внимательно глядя на сына. — Так что же случилось?
Шел намеренно уклонился от разговора о Бренде Форестер — я не смела думать почему, но чувствовала, что он сменил тему не только для того, чтобы избежать допроса.
— Почему ты вдруг так заинтересовался моей личной жизнью?
— Я всегда ею интересовался. Просто я хочу видеть тебя счастливой. Ты знаешь… чтобы о тебе заботились.
— Мне кажется, что я прекрасно забочусь о себе. В действительности я прекрасно забочусь о нас обоих последние пятнадцать лет. Так почему ты решил, что обо мне должен кто-то заботиться?
Шел набил рот хлебом и, вероятно, поэтому не ответил на мой вопрос…
— Почему ты думаешь, что обо мне должен кто-то заботиться? — спросила я отца.
Прошло девять месяцев со дня смерти Карла, и все это время мои родители вели себя очень необычно: мать перестала звонить мне в дождливые дни и объяснять, что Шел должен надеть настоящие ботинки, а не кроссовки, которые промокают в дождь и ведут к простуде, ангине и пневмонии. И я не могла вспомнить, когда в последний раз она предупреждала меня о бакалейных кошмарах: пестицидах в винограде, ботулинусах в анчоусах, сальмонеллах в цыплятах. Наверное, она чувствовала, что у вдовы с маленьким ребенком достаточно забот и без этого.
