Привлекательный.
В это мгновение включилось отопление. Мощный поток теплого воздуха приподнял длинные распущенные волосы Эвелин. Вьющиеся пряди рассыпались, попав на щеки и губы.
Взгляд Квентина переместился на ее рот, словно его завораживали эти каштановые пряди на ее губах. Эвелин неловким движением убрала волосы с лица. Под его пристальным взглядом ей вдруг стало жарко, и она почувствовала, что краснеет.
Господи, это же просто глупо! Она здесь не для того, чтобы обмениваться горячими взглядами с Квентином Блейном. Разговор стал несколько фривольным, пора вернуться к делу. Последнее, чего в данный момент хотела Эвелин, — это чтобы Квентин решил, что она пытается с ним флиртовать.
— В общем, мне показалось, что Конни подавлена, — твердо проговорила она, стараясь не краснеть. — Для такой живой и веселой девушки, как Конни, непереносима зависимость, даже от человека, который желает ей только добра.
— Подавлена? Вряд ли это странно в сложившейся ситуации. — Его глаза потемнели, голос зазвучал безразлично. Веселье покинуло его. — Но вы хотите сказать, что виной тому я?
— Дело в образе жизни, который она ведет. — Эвелин постаралась скрыть разочарование. Может, в своих шутках она перешла границы дозволенного? Или он вообще не переносит критики? — Оттого что она одинока и зависима. Она чувствует себя… — Эвелин поискала нужное слово, — приниженной.
На мгновение глаза Квентина прищурились, в них промелькнул холодный свет. Затем он встал и, повернувшись, направился к бару. Сжав бутылку сильной рукой, он щедро плеснул виски в стакан.
— Приниженной… Еще одно слово на «п». Надо понимать, жестокий угнетатель — это я? И следы кулаков на ее спине тоже мои?
— Не говорите глупости, — отозвалась Эвелин, стараясь сохранять хладнокровие, хотя ее сердце беспокойно забилось, когда она увидела, что он наливает очередную порцию. Не хватит ли? Если он окончательно опьянеет, его ни в чем нельзя будет убедить. — Если бы вы предоставили ей больше независимости, может, тогда она бы…
— Независимости? — Он резко обернулся, по-прежнему сжимая в руке стакан. У него даже побелели костяшки пальцев. — Эвелин, пожалуйста, называйте вещи своими именами. Вы меня разочаровываете. Почему бы не сказать прямо? Конни не нужна независимость. Ей нужны деньги. И как можно больше.
Эвелин открыла было рот, чтобы яростно запротестовать, но не смогла выдавить ничего членораздельного.
— Вот именно. Это все, чего она хотела и хочет, — словно подводя итог, произнес Квентин.
— Но это не так, — стараясь продолжать разговор в спокойном тоне, сказала Эвелин.
— Неужели? — Подняв одну бровь, он поставил стакан на стол. — Разве она прислала вас ко мне не за деньгами?
— Да, но…
Эвелин осеклась. Квентин с отвращением фыркнул. Он откинулся на спинку кресла и принялся рассматривать свой стакан. Молчание Эвелин он расценил как капитуляцию.
Но Эвелин так просто не сдавалась.
— Конни не посылала меня к вам. Это была моя идея поговорить и…
Она не понимала, слушает ли ее Квентин. Он пристально смотрел на стакан, словно пытался разглядеть в его глубине какие-то тайны.
— Квентин, — снова начала Эвелин. Ее голос звучал ровно, хотя внутри все клокотало. Нужно взять себя в руки. Если она забудет об осторожности, дело кончится тем, что положение Конни ухудшится. — Квентин, она хочет лишь того, чего хотят все молодые мамы. Ей хочется накупить красивых распашонок и всяких мелочей для ребенка. Для женщины это такой радостный и волнующий период…
Квентин поднял глаза на собеседницу.
— Чепуха, — устало сказал он, и впервые его слова прозвучали как-то невнятно. — Конни вышла за Талберта исключительно из-за денег. И теперь ее проблема в том, что она не может смириться с очевидным фактом: талоны на бесплатное питание кончились.
Талоны на питание?! Пораженная Эвелин едва не задохнулась, так как одновременно попыталась сглотнуть и что-то сказать.
— Хватит! — Она резко встала и почти оттолкнула свой стул. В ней бушевали оскорбленные родственные чувства. — Мне еще не приходилось слышать ничего более оскорбительного. Противно смотреть, как вы напиваетесь! В трезвом виде вы никогда не сказали бы такого!
Он улыбнулся, но какой-то неприятной улыбкой, и в глазах опять появился недобрый блеск.
— Вот мы дошли и до «противного». Наконец-то. — Подняв подбородок, он пристально посмотрел на Эвелин. Черты его лица в неясном свете показались ей вдруг совершенно незнакомыми. — Наверное, вы правы. Если бы я был трезв, то не сказал бы этого. Но, пьян я или трезв, сказал я что-то вслух или не сказал, все равно это правда. — Он запрокинул голову и закрыл глаза. — Бедный Талберт. Он был такой наивный. — На его лбу пролегла морщинка. Он как будто говорил сам с собой. — Бедный дурачок, черт его побери.
Эвелин боялась, что расплачется. Не вынимая рук из карманов, она сжала их в кулаки.
— Что ж, — проговорила она, — если Конни и вышла за Талберта по расчету, то где его деньги? Почему она вынуждена просить деньги у вас, чтобы купить все необходимое для будущего ребенка? Где все, что она унаследовала от «бедного дурачка», который был ее мужем?
Квентин открыл глаза, и Эвелин на мгновение показалось, что их уголки влажны. Но, похоже, это была игра света, потому что его голос звучал уверенно и без эмоций:
— Слава Богу, она ничего не унаследовала. Талберт не мог ничего ей оставить. Отец все свое состояние завещал мне и попросил позаботиться о младшем брате. А знаете почему?
— Почему?
— Потому что мой отец знал: в мире много таких, как ваша кузина. Красивых и корыстных. И достаточно беспринципных для того, чтобы выйти замуж по расчету, а потом всю оставшуюся жизнь приносить мужу одни несчастья.
С таким же успехом он мог ее ударить. С горящими глазами она попятилась к двери, не отводя от Квентина взгляда, как будто у того в руках был нацеленный на нее револьвер. Единственной отчетливой мыслью было побыстрее покинуть эту комнату.
Но у двери Эвелин вдруг остановилась.
— Если вы такого мнения о ней, — произнесла она, презирая себя за дрожь в голосе, — то почему позволили ей здесь жить?
Он хрипло и коротко рассмеялся.
— Это же очевидно, разве нет? У Конни все козыри на руках. Она прекрасно знает, что, как бы себя ни вела, я не допущу, чтобы она забрала ребенка. Возможно… это единственное, что осталось от моего брата. Я молю Бога об этом.
— Возможно?! — Что он имеет в виду? У Эвелин вдруг закружилась голова, и она оперлась о дверной косяк.
Квентин кивнул, он сосредоточенно водил пальцем по ободку стакана.
— А может, и нет. Может, это просто очередной джокер, а не настоящая карта. — Его голос опять звучал так тихо, что казалось, он говорит все это самому себе. — Поживем — увидим.
Эвелин не могла поверить собственным ушам. Она вцепилась в дверь. В это мгновение она ненавидела Квентина. Ей были отвратительны его гнусные обвинения и то, с каким усталым безразличием он их выдвигал. Бедная Конни, ей и так пришлось в жизни несладко, а теперь она еще зависит от этого… этого бессердечного… равнодушного…
— Вы пытаетесь убедить меня в том, — с нажимом начала Эвелин, — что ребенок Конни не от вашего брата?
Квентин удивленно поднял глаза, будто забыл о присутствии гостьи. Затем вновь смежил веки, словно этот взгляд отнял у него слишком много сил.
— А вы уверены, что он от моего брата? И можете убедить в этом меня?
— Разумеется, уверена! — Эвелин хмуро посмотрела на него. — Конни была без ума от Талберта. Она была его женой. Она… — Эвелин не могла подобрать слова. Да и как можно убедить его в том, что и так
