— И мне не надо, — сердито нахмурился Тарас. — Кто я такой? Неизвестно. Случайный, проходящий человек. Ага!
— Чего там в глаза туман пускать. Пугать вздумал. Я людей с первого взгляда… Меняльщик ты, вот и все.
— Угадали, — засмеялся Тарас.
Выговор хлопца все же подействовал на Петровну. Опасливо поглядывая на него, она спрятала фотографию и перешла к расспросам.
— А где зуб просвистал? Молодой, а щербатый.
— Это коняка выбила, — неохотно ответил Тарас. — Подвернулся…
— Глядеть надо.
— Не ожидал — старая, кляча.
— А брыкается?
— Ого! Еще хорошо отделался. Мог бы ноги протянуть. Будь здоров!
— А как же так — зуб выбила, а губы целые? — удивилась старуха.
— Улыбнуться мне пришлось как раз…
— Далеко живешь-то?
— Далеченько…
— Отец, мать есть?
— Нет. В детдоме воспитывался.
— То-то ты бойкий… А так поглядеть — и не подумаешь, что без родителей вырастал. Крепенький!
— На харчи не жаловался. Наш детдом был мировой. Кормили от пуза.
— Как же дальше жить думаешь?
— Видно будет, — Тарас вздохнул. — Раз такое дело — приспосабливаться надо. Подрасту вот — в Германию, может, на работу возьмут. Света увижу, ремесла научусь.
Петровна была поражена. Она даже рот раскрыла от удивления.
— Добровольно в Германию поедешь?
— А что делать, мамаша? ФЗУ, ремесленных училищ, как раньше было, — ничего этого нет.
— Другие находят что делать… — после недолгого молчания сказала старуха с какой-то злостью.
— Какие другие? — заинтересовался Тарас.
— А то ты не слышал… Молодой, здоровый — и фашисту покориться? Да я бы на твоем месте… Нашла куда!
— А-а… вот вы о чем, — хлопец сразу стал скучным. — Мало мне интереса жизнь молодую губить, совать голову в петлю. Мы как-нибудь потихонечку, полегонечку. Человек до всего привыкает.
— Ты в школе учился?
— Учился. Между прочим — круглый отличник. Что с того?
Петровна поднялась и, сокрушенно глядя на хлопца, покачала головой:
— Значит, плохо вас, сукиных сынов, в этой школе учили, плохо воспитывали. Не отличник ты, а дурак круглый!
— Ну, мамаша… — смущенно развел руками Тарас.
— Вот тебе и ну! Гордости у вас, молодых нет. Родину враг топчет, издевается.
— Я к политике не касаюсь.
— Вижу, темный ты. Теленок несознательный.
— Мамаша… — начал было Тарас, но старуха оборвала его.
— Какая я тебе мамаша? Тебя телком — и то грех назвать. Животное свою мать чувствует. А ты человек! Кормили тебя, учили, воспитывали. Кто? Советская власть Родина матерью была. А ты? Обрадовался фашистскому документу — две печати. Бесстыжие глаза твои!
Тарас уже успел подкрепиться. Преспокойно он встал из-за стола и, поглаживая живот рукой, сказал с веселой усмешкой:
— Спасибо за угощение, мамаша. Накормили, а теперь ругаете…
— Знала бы — не кормила, — кипятилась Петровна. — Картошки, и той пожалела бы для такого.
В хату вбежал испуганный Федько.
— Бабуля, полицай с солдатом к нашей хате идет.
— И солдат? — насторожился Тарас.
— Ага! От Оляны тоже два полицая вышли и на нашу хату все показывают.
— Дверь в сенцах закрыл? — спросила внука Петровна.
— Забоялся…
Петровна быстро вышла в сенцы. Тарас шагнул к двери и замер, прислушиваясь.
— Отпустил… — шептали его побелевшие губы. — Пожалел волк кобылу… Теперь — крышка!
В сенцах раздался стук в дверь. Тарас метнулся к столу и, схватив нож, спрятал его у себя за пазухой. Тут он увидел, что Федько испуганно наблюдает за ним. Тарас усмехнулся и подмигнул мальчику.
— Ты молчи, молчи Федько. Я тебе настоящую дудочку вырежу. Во, дудочку! Раз такое дело — с музыкой!
Послышался скрип отворяемой двери, шаги в сенцах. Тарас сел на солому и накинул на плечи ватник В хату вошли Петровна и полицейский с карабином на плече.
— Чего долго не открывала, старая? — недовольно, простуженным голосом спросил полицай у хозяйки. — Руки дрожат? — Он повернулся к Тарасу: — Собирайся!
— Вы до меня? — удивился хлопец. — Документ? Вот он!
— Собирайся, говорю!
— Так как же так, господин полицейский? — недоумевал Тарас. — Может, ошибка вышла? Только сегодня комендант в Ракитном меня отпустил и пропуск выдал. Вот, поглядите — все написано, две печати.
— А сейчас комендант тебя обратно к себе требует. Одевайся! Солдат ждет.
— Куда его, бедолаху, на ночь глядя, погоните в Ракитное? — вмешалась Петровна, сострадательно глядя на хлопца. — Сердца у вас нет.
— А ты помалкивай! — пригрозил полицай. — Заткну глотку.
— Это ничего, мамаша, — примирительно сказал Тарас, застегивая ватник и обвязываясь веревочкой. — Проверка… А как же! Господину полицейскому тоже по морозу ходить мало радости. Раз надо, так тут уж ничего не сделаешь.
— Теленок… — с сожалением пробормотала Петровна.
Пока Тарас одевал на себя мешок, старуха вытащила из печки сковороду с жареными подсолнухами, подошла к Тарасу и насыпала ему несколько горстей в карманы ватника.
— На дорогу.
— Что вы… — смущенно сказал хлопец. — Сами говорили, какой я… несознательный…
— Ничего, ничего, — сурово успокоила его Петровна. — Даром, что ли, я с тобой беседу проводила. Будешь дорогой семечками забавляться, вспомнишь старую, слова ее… может, и поумнеешь.
Многое вынес за последние дни Тарас. Пугали его виселицей, били, мучили голодом и холодом. Он знал, что жизнь его держится на тоненькой волосинке, и ко всему был готов. Но тут он не выдержал. Сейчас было другое — старая женщина, мать троих воинов, смотрела на него строго, печально и с надеждой. Она не теряла веры, что и у этого равнодушного хлопца, собирающегося добровольно отправиться в рабство к фашистам, проснется в сердце великая любовь к Родине и ненависть к врагу.
Лицо Тараса искривилось в мучительной судороге подавляемого рыдания. Он быстро наклонился и поцеловал руку старухе.
— Что ты? — выдернула руку удивленная Петровна. — Я не попадья — руки целовать. Слезы?
— Спасибо вам за все. Наша… великая мать, — все еще склонив голову, негромко, но твердо произнес Тарас. И, не давая насторожившемуся полицаю времени призадуматься и вникнуть в смысл этих слов, хлопец обычным своим тоном пояснил ему: — Эго, господин полицейский, они все учили, ьаставляли меня, как старших, а особенно, как родную мать уважать надо, почитать во всем… Пойдем, значит?
Словно из вежливости, Тарас хотел было пропустить полицейского вперед, но тот, сняв карабин,
