— Я действительно пригласил вас, господин Сокуренко, чтобы сообщить новость чрезвычайного характера: я покидаю эту грязную дыру. Завтра сюда, на мое место, приезжает новый комендант.
— Кто, разрешите нескромность?
— Какой-то лейтенант, уже в годах, из педагогов. Между прочим, тоже знает русский язык.
— А куда, разрешите нескромность, уезжаете вы, господин обер-лейтенант?
Офицер снисходительно улыбнулся. Он ожидал этого приятного для него вопроса, ему вообще не терпелось поговорить на эту тему. Но, прохаживаясь по комнате, он медлил, важничал и всячески старался придать своему лицу холодное и высокомерное выражение. Обер-лейтенант был далеко не глупый человек и в то же время неисправимый позер. Он прохаживался перед Сокуренко, как перед зеркалом.
— Во-первых, это военная тайна, во-вторых, я еще сам точно не знаю, и, в-третьих, я все же могу поделиться с вами своими соображениями, — сказал он и важно надул щеки. — Очевидно, — размеренно, в такт шагам неторопливо продолжал обер-лейтенант, — мое начальство поняло, наконец, что меня следует использовать на работе более широкого масштаба. Возможно, это Киев, Полтава, Харьков или какой-нибудь другой крупный город. Собственно, майор Вольф намекнул мне совершенно определенно. Очевидно, последует повышение не только в должности, но и…
Шварц остановился и осторожно, как бы боясь кого-то спугнуть, прикоснулся кончиками пальцев к своему погону. Последовала многозначительная пауза.
— В самом деле, держать офицера, прекрасно знающего язык населения, его быт и даже литературу… Учтите, Сокуренко, и литературу! Держать такого офицера в какой-то дыре только лишь потому, что рядом проходит железная дорога, — это просто упущение начальства. И я рад, что уезжаю. Ну, а теперь о деле.
Обер-лейтенант остановился против Сокуренко, жестко взглянул на него холодным, замораживающим взглядом (этот взгляд был результатом долгой тренировки перед зеркалом), как бы давая понять, что лирическая часть разговора закончена.
— Я недоволен вашей работой, господин начальник полиции. Ваши полицейские бездельники, пьяницы и… как это по-вашему?.. живодеры! — При последнем слове Сокуренко недоумевающе развел руками. На его лице появилась гримаса обиды. Шварц заметил это и поправился. — Нет, не то слово. Не живодеры, а шкуродеры, взяточники. Да, да, за бутылку самогона они позволяют населению нарушать установленный немецким командованием порядок. По селам шатается подозрительный народ — все эти мешочники и… как это?., меняльщики. Нужно у каждого строго, оч-чень строго проверять документы. Это задача полиции. А вдруг окажется партизан-диверсант.
— Что вы, господин обер-лейтенант! — пожал плечами Сокуренко. — С тех пор, как вы комендантом в Ракитном, у нас, слава богу, ни партизан, ни диверсантов. Партизаны далеко, в лесах. К нам они — ни ногой.
Мнение, высказанное начальником полиции, было очень лестным для Шварца, но он досадливо поморщился и отрицательно закачал головой.
— Вы ошибаетесь, Сокуренко. Партизаны не так далеко, как вам кажется. Во всяком случае они протягивают свои щупальцы к нам. Сегодня утром был взорван поезд на перегоне Гаевое — Большинка. Три часа назад у станции Ивчаны полетел под откос отправляемый в Германию эшелон с пшеницей. Это уже возле границы моего участка. Видите, куда они забираются! Не хватает, чтобы диверсия произошла на моем участке. В последний момент! Перед моим отъездом! Может быть, вы думаете, что это будет способствовать моей карьере? А, Сокуренко?
Начальнику полиции было не впервой слушать такие язвительные вопросы. Он привык к своеобразному юмору обер-лейтенанта и даже довольно удачно подражал Шварцу, когда приходилось устраивать разнос своим полицейским, но пронизывающий, холодный взгляд обер-лейтенанта неизменно приводил его в трепет.
— Я приложу все усилия…
— Сегодня же ночью устройте тщательную облаву, — терпеливо, как неопытного юнца, наставлял Шварц начальника полиции. — Осмотрите не только хаты, но и чердаки, сараи, погреба. Переройте все вверх дном. Пусть одного вашего духу боятся. Учтите, что, как предупредил меня майор, отмечены случаи, когда партизаны для диверсионных актов используют женщин и подростков. Есть предположение, что диверсанты пользуются какими-то маленькими минами секретного устройства, огромной взрывчатой силы. Такую мину легко спрятать в мешке, в корзинке. Вам понятно, господин Сокуренко? Смотрите, если что- нибудь случится до моего отъезда, я вам… Я не хочу рисковать своей карьерой из-за каких-то шалопаев- полицейских. Есть вопросы?
— Вопросов нет, — слегка замялся Сокуренко. — Но разрешите нескромность, господин обер- лейтенант, представить вам такой прискорбный случай. — Он подал офицеру мокрый, смятый лист бумаги, который уже давно держал в руках. — Оч-чень прискорбный…
Шварц брезгливо взял листок, поднес его к лампе и. как только пробежал глазами по сильно расплывшимся, крупным чернильным буквам, побледнел.
— Где это было? Кто обнаружил? — спросил он хриплым голосом, в котором вместо обычных металлических нот звучал откровенный испуг.
— Обнаружил Чирва, уже вечером, — ответил довольный произведенным эффектом Сокуренко. — А приклеено было у колодца. И так ловко — на стенке сруба, изнутри. Только тот, кто за водой пойдет, заметит и прочитает.
— Долго висела? — Обер-лейтенант не сводил глаз с листка.
— Кто его знает? Может, день, может, два, может, всю неделю.
Обер-лейтенант закурил сигарету. Лицо его было по-прежнему бледным, но он уже взял себя в руки.
— Ну, и каково ваше мнение? — насмешливо растягивая слова, спросил он начальника полиции. — Кто, по вашему мнению, написал это гнусное объявление?
Сокуренко невинно пожал плечами.
— Там есть подпись — “германски сольдат”.
— Это провокация!! — швырнув листок на стол, закричал Шварц, как ужаленный. — Слышите? Этого не может быть! Это партизанские штучки! Партизаны действуют под носом у ваших полицейских.
В глазах Сокуренко мелькнули мстительные огоньки. Он стоял в почтительной позе и ожидал, когда офицеру надоест метаться по комнате и кричать. Начальник полиции был спокоен и внутренне торжествовал — этому надутому немцу придется проглотить вторую пилюлю, которая приведет его в еще большую ярость.
— Господин обер-лейтенант, — смиренно произнес Сокуренко, как только Шварц сделал паузу, — вспомните, когда пропали ящики с гранатами и патронами к автоматам, тоже сперва грешили на полицейских, а потом…
— Что потом?! — набросился коршуном на него обер-лейтенант. — Ваш полицейский оказался подкупленным партизанами. Ваш! Он похитил боеприпасы. Это установлено.
— А за что же тогда фельдгестапо арестовало вашего солдата? Того самого, что стоял часовым у склада?
— Вы говорите глупости!! — снова заорал офицер, гневно блестя глазами. — Ганс Эрлих был арестован по другому поводу. Запомните это, Сокуренко, — среди немецких солдат нет коммунистов! Понятно?
— Сольдат… — как бы рассуждая про себя, произнес начальник полиции и с сомнением качнул головой. — Сольдат… Нет, так никто из наших это слово не напишет.
— Вы будете учить меня русской грамматике? — нашелся обер-лейтенант и усилием воли заставил себя усмехнуться. — Ведь вы в слове из пяти букв ухитряетесь сделать шесть ошибок. Я говорю неправду? А Гоголь? Читайте классиков, господин Сокуренко, и вообще учитесь работать. Иначе вы не удержитесь на своей должности. Учтите: через каких-нибудь шесть месяцев на ваше место будут претендовать десятки грамотных, молодых, расторопных людей. Вопросы есть? Вы свободны, господин Сокуренко. Помните об облаве.
— Слушаюсь! — Сокуренко четко повернулся кругом и вышел в темный, холодный коридор. На его лице появилась злорадная улыбка. Он понимал, что на этот раз его козырь оказался старше. Гоголь —
