и сами писари старались не задерживаться в столовой. Тут было какое–то нарушение правил со стороны капитана Бугеля, видимо, начальник столовой старался поддерживать с писарями хорошие отношения и кормил их наравне с летчиками, хотя летный состав получал особый паек.
Один из писарей, молчаливый ефрейтор с чистыми серыми глазами на худом, строгом лице, заинтриговал Оксану. Ему было лет тридцать — возраст подходит для старшего брата Курта Мюллера. Очень похожими были глаза, Оксана начала подавать на служебный столик. Ефрейтор только один раз взглянул на новенькую официантку, но не произнес ни слова. Его взгляд был спокойный, оценивающий.
Она не пыталась заговорить с ним первая, пока не узнала его фамилии. Ефрейтор Беккер. Через несколько дней, также никого не спрашивая, узнала имя. Ефрейтора окликнул другой писарь: «Иоганн, ключ у Морица». Итак — Иоганн Беккер служит в штабе. Он — писарь. Писарей в штабе много, есть обер– ефрейторы, фельдфебели. Беккер всего лишь ефрейтор, но он питается в офицерской столовой. Нужно полагать, он выполняет в штабе какую–то важную работу. Анна его не будет особенно тревожить. Только слегка, только один–два вопроса.
— Господин ефрейтор, вы очень похожи на одного моего знакомого. Ваша фамилия Мюллер?
Ефрейтор вздрогнул, но тут же преодолел свое замешательство. Он поднял голову и удивленно, точно не понимая, что от него хотят, посмотрел на официантку.
— Нет.
— Скажите пожалуйста! — простодушно изумилась Анна. — Ну, так похожи, так похожи на Курта. Как родной брат!.. Только вы будете постарше.
— Все может быть, — спокойно и сухо сказал ефрейтор, подвигая к себе тарелку с бульоном.
Анна не отходила от столика и с неуверенной, смущенной улыбкой смотрела на его лицо, как бы все еще удивляясь странному, поразительному сходству.
— Мюллер, Курт Мюллер… — лепетала она, едва слышно. — Он говорил… У него есть старший брат. Удивительно как похожи.
Беккер ел молча. Казалось, он не слышит, о чем говорит девушка, и даже не замечает ее присутствия. Но на виске вздулась и запульсировала тонкая жилка.
— Я видела его два месяца назад. Курт Мюллер… Вы не знали такого?
Писарь рассердился.
— Я знаю многих Мюллеров, — сказал он недовольно. — Что вы хотите? В Германии это такая же распространенная фамилия, как Иванов в России.
— Извините, господин ефрейтор, — уже на ходу кивнула Анна и не смогла сдержать виноватой улыбки. — Ну, так похожи… Особенно глаза.
Оксана убежала, оставив ефрейтора Иоганна Беккера в покое.
Она уже не сомневалась, что Беккер — родной брат Курта Мюллера, и догадывалась о том, что творится сейчас в душе этого человека.
Итак, она уже готова к встрече с мастером. У нее есть, что сообщить ему, ей нужно также с ним посоветоваться кое о чем.
Но тот, кого Оксана с таким нетерпением желала увидеть, словно забыл о ее существовании. Напрасно Оксана, придя на перерыв домой, подолгу задерживалась на кухне, вопросительно поглядывая на свою хозяйку тетку Настю — низенькую, пожилую женщину с увядшим печальным лицом. Тетка Настя жаловалась на свою судьбу, рассказывала о ценах на базаре, просила Анну устроить ее «на паек», но ни разу не упомянула, что ее квартиранткой интересовался какой–либо человек.
Наконец, мастер явился, но совсем не такой, какого ожидала встретить Оксана.
Это был настоящий мастер–жестянщик, худенький старик в очках со стальной, перевязанной ниточками оправой. Он сидел у крылечка на камешке и, закусив губу, напряженно морщась, напаивал довольно большую металлическую заплату на днище эмалированного таза. Подле него, подперев голову рукой, стояла тетка Настя в обычной своей скорбно–слезливой позе.
Оксана окинула старика внимательным взглядом и, не задерживаясь, прошла в свою комнату. У нее была чистенькая комнатка с двумя окнами, выходившими на улицу и во двор. Тут стояла хорошая железная кровать с упругой сеткой и никелированными спинками, стол, пустая этажерка для книг и два стула. Тетка Настя отдала квартирантке свою перину, подушку, байковое одеяло. Одинокая женщина очень боялась, что к ней поселят солдат, и поэтому охотно предоставила комнату девушке. Сама хозяйка спала в кухне на лежанке.
Оксана стояла у окна, выходившего на улицу, и смотрела на ветви сирени, росшей перед домиком в палисаднике. Она еще раз перебирала в памяти каждое слово Тараса. Неужели она что–то напутала? Нет, хлопец сказал ей ясно: улица Огородная, нужна посуда, мастер сам найдет. Она на второй же день купила на базаре дырявый таз. Теперь, благодаря услужливой хозяйке, таз паяет какой–то полунищий старик. Оксана вспомнила, что она уже несколько раз встречалась на Степной улице с этим стариком — он ходил под заборами с тяжелой сумкой за плечами и протяжно кричал надтреснутым хрипловатым голосом: «Жестя–я–ные рабо–о–ты–ы! Ве–едра! Кастрю–ю–ли, кому паять?»
Что случилось? Почему нет связи?
Оксана смотрела на ветви, тянувшиеся к окну: почки на них уже начинали распускаться.
В комнату, осторожно открыв дверь, вошла тетка Настя.
— Ты чего, Анечка? — спросила она обеспокоенно. — Может, недовольная, что я без спросу? Так ты ведь сама говорила, что нужно запаять. Он дорого не берет, а мастер хороший. Я ему за свою кастрюлю старые штаны, что от мужа остались, отдала. Совсем рваные. Взял… А за твой таз он соли просит или — марками. С тазом работы, говорит, много. Ты бы пошла, глянула, поторговалась, а то мне за картошкой сходить надо. Мы мерзлую картошку в поле копаем. Прошлогоднюю.
— Хорошо, я выйду, посмотрю, — не оборачиваясь, сказала Оксана.
— А будешь уходить на работу — ключик под вторую ступеньку на крылечке положи.
— Хорошо, хорошо, тетя. Идите.
Через несколько минут хлопнула калитка, и Оксана увидела в окно тетку Настю, торопливо шагавшую по улице с обвернутой грязным мешком лопатой под мышкой.
Девушка вышла на крылечко. На душе у нее было тоскливо.
Старик работал. Он сидел спиной к крыльцу, положив на колени таз днищем вверх. Паяльная лампа с шипением выбрасывала из трубки пучок голубоватого пламени. Оксана видела голую морщинистую, поросшую редкими седыми волосинками шею старика, выглядывавшую из–под ворота его старого, покрытого заплатами ватника. Жестянщик пристроил паяльник так, чтобы его головку охватывало пламя, и оглянулся.
— Табачку у вас не водится, барышня?
— Нет.
Он что–то буркнул себе под нос, схватил паяльник и начал растирать острым носочком олово вокруг заплаты. Это были привычные, заученные движения старого мастера. Его руки, изрезанные жестью и покрытые какими–то желтоватыми пятнами, очевидно, следами ожога кислотой, также свидетельствовали о его профессии. Но на кисти правой, между большим и указательным пальцами, синела татуировка — маленький, обвитый цепью якорь.
— Вы служили во флоте?
— Чего? — дернул головой жестянщик, видимо, хорошо не расслышав. — Флот? Как же, пришлось послужить царю–батюшке. Дела давно прошедшего времени. Вы, барышня, водички принесите, так, с полведерка. Проверим, вроде все готово.
Оксана принесла ведро с водой. Жестянщик осторожно вылил воду в таз, приподнял его над головой, осматривая швы припая. Затем опустил, выплеснул воду и показал девушке сухое днище.
— Так что можете собственноручно убедиться, — сказал он с оттенком профессиональной гордости. — Лучше нового.
Старик постучал толстым черным ногтем в днище и сунул таз на крылечко под ноги девушке.
— За работу не сомневайтесь, будете вспоминать и благодарить. А хозяйка–то убежала!.. Обождать?
— Я сама вам заплачу.
Жестянщик разочарованно покачал головой.
