ситцевом платье. Лицо ее было бледно, черные глаза смотрели на Оксану строго и печально.
— Что вам нужно? — спросила женщина, не обнаруживая каких–либо признаков беспокойства, тревоги.
— Фы есть хазяйка этот дом?
— Да.
— Прошу фамилия?
— Савченко.
Оксана вынула из кармана пропуск и, раскрыв, поднесла его к лицу женщины.. Затем, уже не обращая внимания на хозяйку, вошла в просторную комнату. Тут было чисто и опрятно. У окна стояла ножная швейная машина. Мебель составляли дубовый стол, широкий платяной шкаф, кровать и несколько стульев. На стене висели два портрета в рамках овальной формы: молодой лобастый мужчина с курчавой шевелюрой и веселыми насмешливыми глазами и сияющая счастьем девушка с открытым милым лицом. Немного ниже, между портретами, висела фотография юноши. Его смуглая шея выглядывала из открытого ворота белой рубашки, слегка вьющийся чуб свисал на выпуклый лоб, глаза под густыми разлетистыми бровями смеялись. Это был Андрей.
— Какая есть семья? — спросила Оксана, отводя взгляд в сторону.
— Я одна, — ответила за ее спиной женщина.
— Муш?
— Муж умер давно, двенадцать лет назад. Несчастный случай. Он был машинистом на железной дороге.
— Тети?
Мать Андрея не отвечала.
— Тети? У фас есть?
— Был сын… — упавшим голосом произнесла женщина.
Оксана резко повернулась к ней. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, обе с отчаянием, обе не понимая истинного смысла этих взглядов.
— Где он? Что с ним? — спросила девушка, хватаясь рукой за спинку стула.
В это мгновение она забыла, что ей нужно говорить с немецким акцентом.
— Не знаю…
— Почему — был сын? Разве его нет?
И снова они не поняли того, чего опасалась каждая из них, того, что таили они в своих сердцах.
— Как я могу знать? — печально сказала женщина и опустила глаза. — Может быть, убит.
У Оксаны отлегло от сердца — известия о смерти Андрея нет. Она села за стол и нежно провела рукой по льняной скатерти. Это был непроизвольный жест: девушке хотелось погладить плечо матери Андрея, успокоить ее. И Оксана испугалась: Анна Шеккер вела себя странно, совсем не так, как следовало бы ей вести себя в этом доме.
— Фаш сын есть русский зольдат? Он на фронт?
Мать Андрея, видимо, сумела оправиться от первого острого чувства страха, вызванного появлением неизвестно зачем пришедшей молодой немки. Инстинкт матери подсказал ей, что незванная гостья не так уж страшна, как это показалось ей вначале — она сама чего–то боится. Женщина села за стол и начала спокойный, обстоятельный рассказ.
Ее сын жил в Харькове. Когда началась война, его, конечно, мобилизовали. Как вам известно, всех молодых, здоровых мужчин брали в армию. Она получила от него только два письма. Писал с дороги. Куда их везут — не знал. После этого писем не было. Она думала, что сын попал в плен. Однако не так давно в Полянск вернулся один инвалид, он говорит, что видел ее сына еще в прошлом году, когда эшелон с бойцами прибыл в Киев, и будто бы слышал потом, что сын ее был тяжело ранен. Случилось это не на фронте, а там же, на станции — случайно разорвалась граната. Так что ее сын с немцами не воевал и ни в чем перед ними не виноват. Если он жив, то, может быть, еще вернется, сейчас много инвалидов возвращается, и немцы их не трогают, так как эти люди для них уже безопасны. Значит, и ей за сына бояться нечего. Вот все, что она может рассказать.
Хозяйка с враждебной настороженностью смотрела на девушку, ожидая ее вопросов.
— Гут! — кивнула головой Оксана, подымаясь. — Больше у фас нихто нет?
— Нет. Я живу одна, квартирантов не имею.
— Простите беспокойстфо, — сухо сказала девушка, — досфидание, приятно быть.
Одернув куртку, Оксана твердым шагом вышла из комнаты.
Хозяйка проводила неожиданную и подозрительную гостью на крылечко, закрыла за ней дверь и поспешно вернулась в комнату. Тут она ахнула: платяной шкаф был отодвинут, черноволосый юноша, босой, в белой сорочке с расстегнутым воротом стоял у окна и, отодвинув пальцем занавеску, Смотрел в щелку. На его правом виске виднелись глубокие синеватые шрамы, правая рука также была покрыта синими рубцами, и на ней недоставало нескольких пальцев.
— Андрюша, зачем ты вышел, сынок? — испуганно зашептала женщина. — Что ты делаешь?! Боже!
Ничего не объясняя матери, юноша торопливо отстранил ее и выбежал в сенцы. Через секунду он появился на пороге крылечка. Черные глаза его горели, грудь порывисто вздымалась, на высокий смуглый лоб упали растрепавшиеся волосы. Подавшись вперед, он смотрел в спину удаляющейся девушки, следя за каждым ее движением, и вдруг, жадно глотнув открытым ртом воздух, тихо, неуверенно окликнул:
— Сана!..
Оксана была уже у калитки и готовилась открыть ее, чтобы выйти на улицу. Услышав свое имя, она вздрогнула, оглянулась. В тот же миг она узнала его и, словно защищаясь при неожиданном нападении, подняла руку. Но рука задрожала и потянулась к Андрею. Так, с протянутой рукой, точно слепая, девушка медленно шагнула к крылечку. Из широко раскрытых глаз текли слезы, — но она не отрывала взгляда от лица Андрея. Он бежал ей навстречу. Она видела только приближавшееся к ней лицо. Все — земля, сады, небо и даже солнце — померкло, но лицо Андрея было освещено — бледное, прекрасное, отмеченное страшными шрамами лицо ее любимого.
Наконец, руки их встретились.
Это было счастье, но счастье призрачное, неуловимое, тревожное, счастье, на которое они не имели права.
— Ты… ты… — шептали губы Оксаны. — Идем, идем, родной!..
Их могли увидеть… Где–то рядом была беседка — зеленая, увитая стеблями дикого винограда. Оксана инстинктивно увлекала туда Андрея. Лишь там, в стороне от чужих взглядов, почувствовав себя в относительной безопасности, она уронила голову на плечо юноше и дала волю слезам.
Он гладил ее рукой, пытаясь успокоить.
— Сана, не надо плакать, милая. Видишь, я живой. Живой!.. Ну, Сана, родная!
Она подымала залитое слезами лицо, смотрела на его искалеченную правую руку, осторожно и нежно гладила ее, тянулась губами к синеватым рубцам на виске Андрея, покрывала их поцелуями и снова рыдала, припав к груди любимого.
Но тревожное чувство, появившееся еще у калитки, в первое мгновение, когда она увидела Андрея, взывало к рассудку и воле. Нужно было немедленно что–то предпринять, спасти Анну Шеккер, оградить ее хотя бы временно от опасности. Оксана подавила рыдания, вынула платочек.
— Андрей, Андрюша! Ты должен… Сходи, предупреди маму. Сейчас же… Не говори ей, кто я. Прошу тебя, дорогой! Она не должна знать. Слышишь?.. Скажи, что я твоя случайная знакомая, немка. Больше ни слова, прошу… Иди, иди… Ты обещаешь мне?
Девушка говорила, глотая слезы, торопливо, но все еще не выпуская руку Андрея из своей руки, точно боясь хотя бы на одну минуту расстаться с ней.
— Не понимаю… — сказал Андрей, встревоженный странным требованием Оксаны. — Почему ты…
— Я расскажу, — поспешно прервала его девушка. — Я все расскажу. Сейчас иди к матери. Запрети ей приходить сюда. Помни: я немка, твоя случайная знакомая. Ты обещаешь мне? Скажи!
Все еще недоумевая, юноша кивнул головой и вышел из беседки. Вскоре он вернулся. Оксана встретила его благодарным взглядом. Она сидела на скамейке в глубине беседки, тихая, печальная, но уже полностью
