— Ей угрожала опасность. По приказу Обходчика Стожар покинула село и должна была явиться в группу Грозы. Не имея документов, она села на поезд в офицерский вагон. Подробности мне не известны, я знаю только, что она, похитив у Маураха фотоаппарат, сумела скрыться, выпрыгнув в окно вагона.
— На грани фантастики… — произнес генерал, недоверчиво поглядывая на Горяева.
— На грани между жизнью и смертью, — уточнил Горяев, и глаза его влажно заблестели. — Вот какие случаи бывают, товарищ генерал, вот какие люди у нас. Я бы и сам усомнился в правдоподобности такого происшествия, но Оксану Стожар почти в бесчувственном состоянии подобрал человек Смелого на станции Узловая. Она целую неделю находилась в беспамятстве, металась в горячке. Думали, что помрет. Выжила. Поправляется, читает немецкие газеты и журналы, рвется в бой.
— Вы убедили меня, Владимир Георгиевич, — сказал генерал. — Лучшей кандидатуры для Тихого нам не найти. Как с документами? Ее следует обеспечить хорошими документами.
— Есть такие, как раз для нее. Помните, партизаны захватили по нашему заданию переводчицу, некую Анну Шеккер? Стожар появится в Полянске с документами Анны Шеккер. Я все продумал, учел каждую мелочь. Документы железные, биография настоящая. В этом смысле Оксана Стожар будет совершенно спокойна.
Генерал снял очки и захлопнул папку. Он уже хотел было передать ее Горяеву, но, вспомнив что–то, вдруг спохватился.
— Погодите, Владимир Георгиевич, есть одна неувязка.
Он снова раскрыл папку и озабоченно стал листать бумаги.
— Вот! Стожар просит сообщить после войны о своей судьбе… Ольге Петровне Стожар. Так это ее мать? Ясно! А кто такой Андрей Васильевич Савченко?
— Бывший ее соученик, ее любимый, жених.
— Вот этот жених, кажется, испортит нам все дело, — огорченно произнес генерал. — Ведь, судя по адресу, Савченко родом из Полянска. Вдруг они там встретятся, и тогда вся конспирация может полететь к черту. Нет, мы должны быть застрахованы от всяких случайностей.
Лицо Горяева стало грустным. Он подошел к генералу и молча показал ему на один из документов, подшитых в папке. Это был рапорт, подписанный командиром взвода и двумя бойцами. В нем сообщалось, что сержант Савченко Андрей Васильевич погиб в бою с гитлеровцами под Киевом. «Немцы подползли к нашим окопам и начали забрасывать нас гранатами. На наших глазах раненный сержант Савченко выбрасывал из окопа третью немецкую гранату, но она разорвалась в его руке. Савченко упал замертво. Ночью мы отошли на вторую линию укреплений».
Тяжело вздохнув, генерал поднялся со стула.
— Решено. Посылаем Стожар в Полянск. Она имеет награды?
— Медаль «За отвагу».
— Представьте ее к ордену Красного Знамени. Ей известно о гибели Савченко?
— Нет.
Генерал подумал и сказал:
— Что ж, пожалуй, так лучше. Радость надежды… Не нужно лишать ее хотя бы этого.
Генерал задумался, скорбно глядя в одну точку. Горяев не прерывал молчания. Он знал, что Павел Нестерович тяжело переживает смерть единственного сына, погибшего две недели назад на Ленинградском фронте. Радость надежды… У отца уже не было надежды.
— Ну, как будто у нас с вами все, Владимир Георгиевич? — очнулся генерал.
— Нет, я думаю, что нужно заменить старую кличку Оксаны Стожар. Эту кличку не раз передавали открытым текстом, и гитлеровцы уже засекли ее в эфире. Пусть считают, что Ласточка погибла. Что вы предлагаете?
— Вам подсказывать не надо, вы сами специалист по этой части. Мне нравятся те клички, какие вы даете нашим разведчикам. В них чувствуется любовь и нежность.
— Хорошо, — ответил Горяев.
Нахмурив лоб, он задумался на несколько мгновений И, решительно перечеркнув синим карандашом на обложке папки слово «Ласточка», написал сверху: «Ромашка».
4. ПРОВЕРКА
Поезд, составленный из нескольких разнотипных стареньких вагонов, приближался к Полянску. Гитлеровские власти хвастались, что они открыли нормальное пассажирское движение, но желающих пользоваться услугами железной дороги было не так уж много.
В скрипучих вагонах жались по углам испуганные бабы, везшие корзинки, тщательно укрытые сверху тряпьем, мешки, узлы. На нижних полках «резались» в дурачка полицаи, повесившие на крючки свое оружие. Были здесь какие–то странные личности, мужчины и женщины, одевшиеся в дорогу тепло и добротно, бросавшие неуверенные, трусливо–жадные и заискивающие взгляды по сторонам. Это ехала новоиспеченная буржуазия: коммерсанты, лавочники, владельцы мелких мастерских. С надменными, замороженными лицами, восседали на лучших местах немцы в штатском — представители различных немецких фирм, начавших «осваивать» территорию на востоке, и цивильной администрации.
Среди этой разношерстной публики не особенно бросалась в глаза сидевшая у окна девушка в потертом сером пальто и голубоватом шерстяном платке. Весь ее багаж составлял крашеный фанерный баульчик, да и тот до половины был набит помятыми газетами и журналами. Девушка вынимала их по очереди из баульчика и жадно перечитывала от корки до корки.
У нее было худое, бледное, болезненное лицо, светло–карие глаза смотрели утомленно и печально, и вся она, тощая, худосочная, казалась слабенькой, хрупкой, точно недавно, после долгой борьбы с тяжелым недугом, вышла из больницы.
Вряд ли кто–либо из знавших раньше Оксану Стожар сразу бы признал ее в этой вызывающей невольное сострадание и жалость девушке. Но сейчас Оксану мало занимали мысли о своей внешности, и уже меньше всего она хотела бы быть узнанной. На прощанье тетя Паша раздобыла ей где–то на станции целый ворох старых немецких газет и журналов, и теперь Оксана старательно знакомилась с тем, как освещает события гитлеровская печать.
Тон статей и корреспонденции с фронта был бодрым и многозначительным. Зима, принесшая столько огорчений гитлеровцам, закончилась. В одной на газет не без иронии сообщалось: «Генерал Мороз, так активно помогавший русским в зимние месяцы, подал в отставку… Вместе со снегом тает под лучами весеннего солнца советская стратегия холода. Через несколько недель просторы русских нолей снова будут открыты для наших танков».
Поезд загрохотал по мосту. Оксана увидела в окне домики пригорода и возвышавшийся над ними, словно серое каменное привидение, железобетонный остов сожженного элеватора. Девушка сложила газету и сунула ее в баульчик. Когда поезд остановился возле разрушенного вокзала, она одной из последних сошла на перрон.
Был теплый весенний день, солнце приятно грело плечи, но в тени, у обвалившихся стен, еще лежал темный, ноздреватый снег.
У широкой калитки, выходившей на привокзальную площадь, три полицейских и один гитлеровский солдат проверяли документы приехавших.
— Бабы — в сторону! — кричал, размахивая руками, один из полицейских, наводивших порядок. — Дайте проход! Проход, проход!
Женщины с корзинками, мешками, узлами покорно отходили к дощатому забору и, тесно столпившись там, ожидали, пока пройдет «чистая» публика.
Оксана приближалась к калитке неторопливым, ровным шагом. Один из полицейских окинул ее с ног до головы наметанным взглядом и загородил проход рукой.
— Документы!
Девушка вынула из внутреннего кармана пальто маленькую книжечку и, точно не замечая полицейского, подала свой документ солдату.
