— Дед! А как же ты? Почему бы и тебе не отправиться с нами? Кто будет за тобой ухаживать, если нас не будет рядом?
— Мое место здесь, с книгами. Ухаживать за мной будет твоя двоюродная сестра Фатима и твой названый брат, любитель блох Саладин, — донесся тихий голос Ибрагима, добавившего после этого еще что-то, уже совсем неразборчивое.
Алонсо был охвачен такими противоречивыми чувствами, что ему вряд ли удалось бы их описать, если бы его об этом попросили. Сильнее всего было переживание, которое можно было назвать
Как ему было жаль, что он на несколько лет забросил упражнения со сновидениями! Если бы не это, — так сейчас казалось Алонсо, — он уже успел бы стать орбинавтом и теперь сумел бы изменить происходящее. И не пришлось бы ему оставлять любимого деда в городе, куда в скором времени ворвутся орды свирепых дикарей.
До своего отъезда Алонсо, следуя совету Ибрагима, действительно поднялся к стенам Альгамбры, чтобы посмотреть на возвышающийся над ними полумесяц ислама.
Глава 2
Я стоял у распахнутого окна, утешая себя тем, что выполнил волю деда. Стыд за переход в христианство был сильнее, чем облегчение, которое я испытывал в связи с тем, что само это событие уже осталось позади.
Тесная улочка внизу жадно втягивала в себя тень наступающего вечера. На днях слышал от дяди Хосе, что Кордова — самое жаркое место Европы. Я ему сразу поверил — если в начале апреля так тепло, что же будет летом?..
На поверхности Гвадалквивира вспыхивали и гасли блики заходящего солнца. Из моего окна хорошо виден древний римский мост, перекинувшийся через Гвадалквивир на шести массивных арках. Вырастающие прямо из реки каменные подножия, на которые опираются арки, здесь и там покрыты темной прозеленью. На противоположном берегу вижу привычную мне растительность: бледную ребристую крону низких олив, почти черные кипарисы, узкими конусами взмывающие ввысь, стоящие в отдалении друг от друга пальмы, колючий кустарник.
Было странно осознавать, что эта река несет в себе и воды Хениля, который шумным потоком вливается в нее к востоку от Кордовы. Внутренне улыбнувшись, я представил себе, как Рафаэль запечатывает в бутылку письма — от себя, от Дины, от деда Ибрагима, кидает бутылку в реку, и она доплывает до римского моста, где недалеко от дома дяди Хосе я ее вылавливаю и распечатываю.
Кордова… Некогда столица всей мусульманской Испании, город, соперничавший по красоте и величию с Багдадом и Фесом. С тех пор, как его захватил Фернандо III Святой, прошло более двухсот пятидесяти лет. Десять лет назад, когда началась война с эмиратом Гранады, сюда переместились католические короли Фердинанд и Изабелла. Дед прав: надо все же привыкнуть называть их кастильскими именами. Донья Исабель и дон Фернандо.
Война то стихает, то возобновляется, стороны сражаются одинаково отчаянно, но перевес почти все время на стороне христиан, отрезающих от эмирата город за городом, деревню за деревней, холм за холмом, крепость за крепостью. В их руках уже Альхама, Лоха, Малага и Баса. Скоро черед столицы эмирата.
Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, в комнату заглянула моя пухленькая смешливая двоюродная сестра.
— Привет, Алонсо. — Непослушные кудряшки выбивались из-под легкой накидки. Такие накидки, которые здесь называют мантильями, местные женщины позаимствовали у мавританок. Мусульманки прикрывают ими голову, спасаясь от солнца и ветра, а порой и лицо, проявляя приличную скромность. Им бы не пришло в голову без всякой необходимости, просто ради эффектного внешнего вида нацепить мантилью на водруженный на темя высокий гребень, как это сделала стоящая передо мной юная модница.
— Мир тебе, Матильда!
— Как ты необычно разговариваешь, — прыснула она и тут же затараторила, словно опасаясь, что если немедленно не скажет всего сразу, то у нее закончатся слова. — Нас зовут ужинать. Завтра утром отец и братья покажут тебе лавку. Потом вы все пойдете молиться в Мечеть, а вечером у тебя будет свободное время, и ты отведешь меня гулять. Девушки благородного происхождения никогда не ходят по улицам без дуэньи, а я девушка простая, и моей дуэньей будешь ты, дорогой кузен.
— В мечеть? — переспросил я в недоумении. — Вы же христиане.
— Вообще-то с сегодняшнего дня ты тоже христианин.
Болтушка права. Мы с семьей несколько часов назад вернулись из маленькой церквушки Сан- Себастьян, где меня крестил падре Нуньес с внешностью муэдзина. Теперь я
— Ну ладно, не вы, а мы, — согласился я неохотно. — Так почему же мы, христиане, пойдем в мечеть?
— Потому что так все называют главный собор города — Мечеть[10] . Просто ты здесь новичок и еще ничего не понимаешь. — Она хмыкнула, и я почувствовал, что ее веселое расположение духа начинает передаваться и мне. Невольно вспомнились слова деда, сказанные при прощании: «Если будешь считать, что обязан постоянно предаваться мрачности, мир станет для тебя смертельно серьезным, и ты вряд ли сможешь воспринимать его как сон».
Я вспоминаю эти слова, когда чувство вины за то, что я оставил деда и друзей в их нынешнем положении, сталкивается с естественным желанием наслаждаться жизнью и молодостью.
За столом в главной зале, куда спустились мы с Матильдой, уже сидели дядя Хосе, двое его сыновей и венецианец Луиджи Грациани со своим сыном Лоренцо. Мои кузены лишь ненамного взрослее меня.
