Орбинавты

помнишь, и об аргонавтах рассказывают именно греческие, а не римские сказания. Люди, составлявшие этот текст, писали на латыни, но использовали общеизвестное в их времена греческое окончание. По сути, слово «орбинавт» состоит из двух частей — латинской и греческой. Тебе осталось вспомнить, что на латыни означает «orbis».

— У этого слова много значений. Круг, — ответил Алонсо.

— Верно. Отсюда — «орбита». А что еще?

— Мир. Страна. Край. Область. Вселенная.

Алонсо вдруг понял.

— Странствующий среди миров, — произнес он с радостной уверенностью.

— Странствующий среди миров, — подтвердил Ибрагим. — Тот, кто наделен способностью переходить из одного мира в другой. Понимаешь, мой мальчик? В тексте речь вовсе не идет об изменении действительности. То, что делают орбинавты, лишь в пересказе может показаться воздействием на реальность. На самом же деле орбинавт переходит из того мира, который есть, в тот, который мог бы быть.

Алонсо опять, как накануне, на холме, почувствовал знаки счастливого предвкушения: по спине ползли мурашки, казалось, что в легких помещается больше воздуха, чем обычно… Он был почти уверен, что находится в одном шаге от разгадки тайны, которая придаст всей его жизни совершенно новое направление и качество.

— И это можно сделать силой мысли?! — прошептал он. — Просто силой мысли… Почему же это так сложно, что люди, наделенные даром, встречаются даже не в каждом поколении?

— Вот еще одно место в тексте. — Старик не ответил на его вопрос. — Попробуй понять его самостоятельно.

— Хорошо. — Окрыленный успехом, Алонсо почувствовал азарт. — «Ар бур аванти». Непонятно. Может быть, гласные надо читать иначе. «Эр бор». «Аванти». Если бы ты не сказал, что это латынь, я бы попытался привязать это странное слово к еврейскому слову «эвен» — камень (хотя причем здесь глагольное окончание «ти»?). Но если латынь, то что это означает? Вероятно, опять надо искать другие гласные… — Он внимательно изучал взглядом исследуемый фрагмент. — «Ар бор а вен ти», «ар бур эван ти», «арбор эвенти», так-так!

Со стороны деда последовал поощрительный кивок.

— «Arbor eventi». Ну конечно! Древо исходов! Ты его уже упоминал. Что же это такое?

— То, из-за чего путешествие между мирами и является столь непростым занятием. — Оказалось, Ибрагим все-таки слышал вопрос внука. — То, из-за чего орбинавты встречаются так редко. Для того чтобы переместиться, необходимо удерживать в воображении все мыслимые последствия того, что нечто, что произошло, но могло и не произойти, не произошло, а нечто, что не произошло, но могло произойти, произошло. — Он вдруг рассмеялся беззлобным, старческим смехом. — У тебя сейчас такое же ошалевшее выражение лица, как у твоего хитрого серого дружка, когда мы выставляем его за дверь.

Ибрагим рассказал внуку, что в некоторых частях текста для понимания необходимо применять еще один ключ — соответствующий сдвиг в алфавите. Только после такой подстановки букв можно пытаться прочесть получившуюся последовательность на латыни.

— В общем, как видишь, понимание текста не дается слишком легко, — развел руками дед. — Должен тебе признаться, что посвятил этой рукописи немало дней своей жизни, но до сих пор не в состоянии разобрать некоторые места. Возможно, это удастся сделать тебе или тем, кому ты откроешь тайну.

Узнав ключи к расшифровке, Алонсо набросился на рукопись с жадностью, с которой Саладин мог бы кинуться на рыбные кости. Однако, несмотря на горячее желание, чтение продвигалось еле-еле. Много времени уходило на расшифровку букв, и сказывалось не особенно основательное знание латыни. Кое-что юноша скорее угадывал, чем понимал. Что-то объяснял ему Ибрагим, но и старый книжник не всегда был уверен в правильном истолковании того или иного места.

Попытки управлять сновидениями стали теперь для Алонсо регулярным занятием. Днем он сознательно изматывал себя делами, чтобы ночью сразу же навалился сон. Ожидание сновидения исполнилось такого же сладостного томления, которое прежде юноше было знакомо лишь в те минуты, когда он начинал читать новую книгу. Каждый сон был отдельной книгой, отдельным миром, его миром…

Алонсо теперь намного лучше помнил сны, чем раньше. Однако вернуться в то же сновидение, после которого он просыпался, ему не удавалось.

По мере разбора текста «Света в оазисе» у Алонсо возникали вопросы, с которыми он шел к деду. Но у старика не всегда находились ответы.

— Если жизнь — это сон, то кому она снится? — спрашивал внук.

— Может быть, Богу? — отвечал вопросом на вопрос Ибрагим, перебирая янтарные четки. Со стороны он выглядел образцовым престарелым мусульманином в момент истовой молитвы, но слова его не слишком вязались с этим образом. — Или тебе? Или это вообще одно и то же?

В прежние времена подобные высказывания деда не на шутку пугали Алонсо, так как могли навлечь на семью серьезные неприятности, но постепенно он понял, что дед никогда не богохульствует в присутствии посторонних.

— Вспомни своего любимого Ибн аль-Араби[6], — сказал Ибрагим. — Разве не говорил он о едином начале бытия? Разве истинная суть не познается в озарении? Разве существует подлинное, сущностное различие между человеком и Богом, между миром и Богом, между миром и человеком?

Алонсо пожал плечами. Накануне он весь вечер провел, упиваясь стихами этого великого поэта и мыслителя из книги «Толкователь любовных страстей».

— Великий шейх — мой любимый стихотворец и твой любимый мыслитель, но не наоборот, — заметил он.

Легкий насмешливый кивок деда означал, что тот оценил фразу.

— Я не очень хорошо понимаю некоторые идеи Ибн аль-Араби и других суфиев, — признался Алонсо. — Видимо, именно из-за подобных идей его и обвиняют в ереси.

— Это-то как раз и не удивительно, — заметил дед. — Людям всегда проще верить в догмы, чем мыслить и познавать. У нас, мусульман, уже накопилась изрядная история преследований тех, кто верит и думает иначе. Хотя на сегодняшний день христиане нас в этом сильно опередили. У нас все-таки нет инквизиции. Впрочем, скоро, вероятно, будет…

Ибрагим погрустнел. По Гранаде ползли панические слухи о близящемся нашествии объединенных войск Кастилии и Арагона на последнее мусульманское государство на Пиренеях. Из-за них старик утрачивал обычную невозмутимость. Чтобы отвлечь деда от невеселых мыслей о судьбе страны, Алонсо поспешил вернуть разговор в философское русло.

— В «Свете в оазисе» вообще не упоминается Бог, — сказал он. — Но если этот мир мне снится, то, значит, ты тоже мне снишься и на самом деле тебя нет. Если же он снится тебе, то нет меня. Как выпутаться из этого противоречия?

— Вероятно, выход из таких противоречий как раз и достигается внутренним озарением, а не рассуждениями, — предположил дед. — Думаю, полностью ответить на твои вопросы сможет лишь тот, кто наделен даром менять мир силою мысли. Возможно, таким счастливцем окажешься ты сам…

Алонсо метался между страстной надеждой оказаться «таким счастливцем» и унынием, которое порождала его неспособность изменить даже простейший сон, не говоря уже о яви. Постоянные неудачи не слишком способствуют усердию, и со временем Алонсо все реже предпринимал попытки менять сюжеты сновидений. Происходящие события отвлекали от мира снов.

Поколение Алонсо и его родителей знало о былом величии ислама на Пиренеях лишь из преданий и литературных произведений. Когда-то мусульмане, пришедшие из Северной Африки, завоевали почти весь полуостров. Непокоренными остались лишь Астурия и Каталония на севере. Но с тех пор прошло почти восемьсот лет, в течение которых католические рыцари вытесняли мавров (так они называли испанских мусульман независимо от их происхождения) то из одной области, то из другой.