— Чтобы не оказаться на костре. Действительно простой вопрос.
— Ты ведь говорил, что эти знания попали в Европу во времена похода Александра Македонского. Солдат-ибер узнал учение некоего индийского мудреца. Это четвертый век до Рождества Христова. Инквизиции тогда еще не было. Даже христианства еще не было. А сам текст был составлен при императоре Аврелиане. Это третий век нашей эры. Христианство уже существовало, но до инквизиции оно еще не додумалось.
— Такие знания во все времена следует хранить в тайне, — пожал плечами Алонсо. — Мне это кажется настолько очевидным, что я ни разу даже не думал о том, чтобы это объяснять. А тебе — нет?
— Да, конечно, — кивнула Консуэло. — У меня к этому точно такое же отношение. Но давай сейчас оба стряхнем наше нежелание думать и попытаемся облечь в слова то, что мы чувствуем. Почему знание о том, что человек силой намерения может изменить реальность, опасно, если о нем будут знать многие?
— Потому что у большинства людей помыслы нечисты, — рассуждал вслух Алонсо. — Потому что ради власти, денег, богатства, ради сведения счетов с недругами, ради доказательства своей правоты или своего превосходства и так далее многие готовы идти на все, что угодно. На воровство, убийство, на резню и массовые изгнания, на сжигание живых людей. В общем, на многое. А изменение реальности силой мысли — это оружие. Если оно станет известно многим, оно, несомненно, приведет к росту насилия.
— Тебе не кажется, что отсюда следует простой вывод? — наседала Консуэло.
— Какой же?
— Допустим, учение индийского мудреца содержало наставления по нескольким разным темам, а не только по вопросу о способностях орбинавтов.
Алонсо вскочил в возбуждении.
— Ты хочешь сказать, что… — Он запнулся, подбирая слова.
Консуэло не перебивала, дав ему возможность сформулировать мысль.
— Ты хочешь сказать, что мастерство управления снами и воздействие на реальность — это не разные стадии одного процесса, а разные знания?! — спросил наконец Алонсо.
— Что-то в этом роде, — подтвердила собеседница. — И что первое — далеко не такое опасное оружие, как второе. Соответственно, подлинные знания об орбинавтах, скорее всего, сокрыты еще более сложным шифром, чем простой сдвиг по алфавиту. Иными словами, в тексте есть больше чем два уровня сложности шифровки! И мы пока про искусство орбинавтов знаем лишь самые поверхностные вещи. Вот так-то…
Алонсо не знал, радоваться ему от этого нового понимания или грустить из-за того, что дар орбинавтов оказался еще дальше от него, чем он полагал.
— Но что-то общее между этими двумя искусствами все-таки должно быть, — молвил он, поразмышляв. — Ведь в тексте неоднократно говорится, что орбинавт рассматривает реальность как разновидность сновидения. Учась управлять сном, он может затем перенести это умение в реальность.
— Верно. То есть у нас есть теория, говорящая о сходстве этих двух видов деятельности. Меняя сны, мы привыкаем к самой возможности влиять на то, что происходит вокруг нас. Но конкретного практического звена, необходимого для перехода от одного к другому, мы все же, видимо, не знаем. Ведь ты меняешь сны без всякого
— Значит, надо попробовать менять сны, используя
— А я вряд ли, — грустно проговорила женщина. — Мне ведь до тебя еще очень далеко, мой талантливый варвар.
Она прижалась к нему, проведя ладонью по его спине. Он сразу узнал приглашающую интонацию этого движения. Вскоре они оказались на ложе любви в комнате под лестницей. Но в этот раз никакие взаимные ухищрения так и не разожгли в нем огня страсти. Консуэло один раз часто задышала, но тут же угасла, чувствуя, как Алонсо тщетно борется с внутренним сопротивлением.
— Ты не обязан себя заставлять, — сказала Консуэло, положив голову ему на грудь. — Невозможно быть всегда настроенным на телесную близость.
— Ты не обижаешься? — спросил он робко.
— А у меня есть причина для обиды?
— Конечно нет. Дело совсем не в тебе.
— А в ком? — Алонсо услышал улыбку в ее голосе.
Он не ответил. Консуэло села напротив него, с интересом уставившись ему в лицо.
— Ты полюбил ее? — внезапно спросила она.
— Что? — Алонсо почувствовал, что глупеет.
— Ты полюбил ее, и это тебе мешает быть со мной в постели, верно? — пояснила Консуэло.
— Не знаю, — пробормотал он.
— В таком случае знаю я, — изрекла Консуэло. — Потому что ты даже не спросил, кого я имею в виду. А это для меня и есть доказательство того, что ты ее полюбил!
Алонсо вздохнул.
— Да, я понимаю, про кого ты говоришь, — признался он. — Но разве люди влюбляются в тех, кто старше их на двадцать с лишним лет? Разве можно полюбить мать своего друга? Это же безумие!
Он тоже сел.
— Ты слишком мало знаешь людей, если считаешь, что для их чувств существуют такие преграды. — Голос у Консуэло был нежный и немного печальный. — Люди влюбляются в кого угодно и во что угодно.
Эта фраза почему-то рассмешила Алонсо.
— Хорошо, что ты не обижаешься, — проговорил он.
— Я не только не обижаюсь. Я рада за тебя. А она тебя любит?
Алонсо пожал плечами:
— Не знаю. Вряд ли она даже думает о такой возможности. Это ведь я сумасшедший. Она-то нормальный человек.
— Из того, что ты о ней говорил раньше, я заключила, что она человек весьма незаурядный. Теперь ты противоречишь себе, называя ее «нормальной».
Алонсо улыбнулся.
— Я за тебя рада, — повторила Консуэло. — Может быть, и я когда-нибудь встречу свою любовь…
— Неужели ты этого хочешь?! — Он был безмерно удивлен. — Мне всегда казалось, что для тебя свобода важнее всего.
— Молодость не вечна, — медленно произнесла Консуэло, глядя куда-то мимо собеседника. — Когда- нибудь вокруг меня больше не будет поклонников. А быть одной не хочется. Вообще-то, Алонсо, я сама не знаю, чего я хочу. Давай не будем об этом, ладно?
Глава 12
