— А если армия взбунтуется у меня здесь? — спросил Линевич. — Нет уж, не мудрствуйте лукаво.
Однако Надаров, вернувшись в Харбин, по-прежнему задерживал эшелоны.
Логунов думал, что на первой его беседе в ротном кружке будет человек пять, но на собрании оказалась большая часть роты, и Логунов сразу понял, что работу надо вести широко и просто, говоря о самом насущном.
Он рассказывал подробности о восстании на «Потемкине», о волнениях среди солдат, об отказах не только рот и батальонов, но и целых полков действовать против забастовщиков и демонстрантов. Он говорил, что фабрично-заводской рабочий, крестьянин и солдат — естественные союзники и что успех общего дела освобождения зависит от армии, которая должна перейти на сторону народа.
Конечно, среди членов обширного ротного кружка могли быть и враги. Но разве теперь страшны враги?
Логунов жадно ко всему присматривался и намечал план действий на тот случай, если его куда- нибудь пошлют с ротой. В критический момент рота должна с оружием в руках перейти на сторону восставшего народа. Старая пятерка ротного кружка превратилась теперь в ядро ротной организации, куда входила большая часть роты. Но все же люди волновались главным образом потому, что начальство не отпускало домой, а в России землю будут делить! Этим настроениям надо было дать политическое содержание, направить их к точной и ясной цели. Это было не так просто, для этого требовались агитаторы и время…
Емельянов получил от Натальи письмо. Наталья писала, что в Сенцах ждут не дождутся своих солдат, надо решать дело с землей. И, кроме того, спрашивала, знает ли Емеля песню «Смело, товарищи, в ногу» и «Марсельезу».
Жилин, прочитавший письмо, сказал:
— Как ни торопись, опоздаешь. Ждать тебя они не будут.
— Подождут, — уверенно возразил Емельянов.
— Подождут, да не дождутся, — захохотал Жилин. — Если б главнокомандующим был Куропаткин, нас давно отпустили бы. Куропаткин против царя был, за это царь его и уволил. А я, брат, рад, что тебя домой не пускают, там ты в один час пропадешь.
— А ведь тебя тоже не пускают.
— Городских скоро отпустят. А вот насчет песенок твоя женка проговорилась. Ты-то сам про «Марсельезу» слыхал?
— А ты не слыхал?
— Я ведь, господин Емельянов, не лапоть, я многое слыхал.
— Да не всё понял, — усмехнулся Емельянов.
Вскоре после этого капитан Шульга застал Емельянова на улице за читкой газеты.
— Ты что читаешь? — спросил он и взял из рук Емельянова лист. — Дрянь читаешь — «Маньчжурию!»
— Никак нет! — возразил Емельянов.
Шульга посмотрел в темные упрямые глаза солдата, скомкал газету, порвал и пустил по ветру.
— Вашскабродь!
— Понял?.. И пошел вон! Не сиди здесь на камне. Если нечего делать, доложи фельдфебелю, что нечего делать, он даст тебе наряд.
Шульга пошел по дорожке, а Емельянов стоял, сжимая огромные кулаки, до тех пор, пока офицер не исчез за глиняной стеной.
Уже вечером, зайдя ненароком в казарму, Емельянов заметил над своим сундучком фигуру. Подкрался — Жилин! Когда Жилин хотел подняться, Емельянов положил руку на его плечо и придавил к земле:
— Что делал?
— Постой, дурак… Сдавил… не дохнуть… Нитки искал.
— Какие нитки? А ну, покажь!
Он поставил Жилина перед собой, разжал его кулак. В кулаке восьмушка бумаги с переписанными Емельяновым словами гимна:
Кроме того, в жилинском кармане Емельянов обнаружил свое неоконченное письмо домой, где он наказывал, что ежели до его возвращения будут выборы в Государственную думу, то чтобы не выбирали попа или урядника, а выбирали учителя или врача.
Емельянов молча посмотрел в глаза Жилину.
Жилин вытер пот, выступивший на лице.
— Списать хотел, — заикаясь, начал он, — вижу — лежит… вроде занятно и правильно… А ты вылупил буркалы!
Емельянов поднял кулак, потом медленно опустил и зловеще произнес:
— Кабы мы не вместе с тобой там в окопах лежали…
Все последнее время он чувствовал крайнее возбуждение. Домой! Отслужено, кровью полито!
Спрашивал у Логунова, правильно ли говорит Жилин, что в Сенцах не подождут своих солдат, начнут без них землю делить.
На этот вопрос ни Логунов, ни Хвостов не могли ответить. Неизвестно, как развернется в России революция. Логунов часто думал: что лучше — демобилизовать солдат, чтобы рассеялись они по русской земле, принесли в деревни и города боевой дух возмущения, но, рассеявшись, стали единицами, одиночками, или чтобы в Россию возвращались полки, батальоны? Скажем, их батальон, его рота! Какая бы это была ударная сила для восставшего народа!
Во всяком случае надо готовить солдат; Грифцов прав, что не отпустил его в Россию. Какой может быть отпуск от революции!
Газеты, письма, обмен мнениями, события в роте, батальоне, в Харбине, в Сибири, в России!.. Все развивалось и перемещалось с головокружительной быстротой, все стремилось к единственно возможному разрешению — к вооруженному восстанию народа.
Жизнь перешла на другие скорости. Дни были насыщены таким множеством событий, что каждый равнялся в сознании Логунова как бы году. И говорить нельзя было, как раньше — медлительно, с раздумьями, с остановками, и письма писать домой он стал иначе — без любимых им раньше описаний и рассуждений: сжато, короткими фразами, сообщая десятки и десятки фактов.
… Место для собрания батальона поручик и Хвостов выбрали в долине, закрытой от деревни холмами. По долине, в берегах, заросших лозой, протекал ручей.
После завтрака в расположении 1-го батальона раздались голоса призывавшие выходить из казарм.
Солдаты, предупрежденные о собрании, выходили одиночками, парами и спешили к холмам.
На холмах поставили часовых.
