— Буду ждать до восхода солнца.
Но она ждала до десяти часов. Ждала больше суток. В десять приказала свернуть пункт. Конь за ночь отдохнул, и Васильев тоже бодро покрикивал на него.
Она почувствовала облегчение оттого, что ожидание и бездействие окончились.
С юга потянул горячий душистый ветер. Сопки пустынны, дороги пустынны, ни одного человека. Стоят брошенные деревни, шумит гаолян, сверкают обмытые недавним дождем поля чумизы, пайзы, бобов…
4
Когда, окончив разведку, Логунов присоединился к своему полку, полк был уже под Ташичао.
За последние дни в душе поручика установилась ясность по отношению к самым мучительным вопросам.
В самом деле, боевое построение наших войск неразумно. Основа построения боевого порядка батальона в наступлении — скученные ротные цепи с коротким интервалом в шаг, позади которых двигаются, в колонках по два, так называемые ротные поддержки, — они почти никогда не разворачиваются в цепь и служат отличной мишенью для вражеской артиллерии. Залегает и перебегает цепь крупными подразделениями — взводом, полуротой, что также усиливает потери. По мере приближения к окопам противника и возрастания действенности огня наступающие цепи сгущаются и штыковой удар наносят уже в сомкнутом строю, что влечет за собой совершенно излишние потери. Неужели наши военные руководители, тот же министр Куропаткин, не подумали, что введение в действие скорострельного оружия должно изменить и тактику?!
Логунову казалось, что, когда он обо всем этом поговорит с Ширинским, выскажет ему все свои сомнения и представит все свои доводы, командир полка согласится с ним. Надо кому-то первому поднять вопрос, и этим первым будет поручик Логунов.
Следовало бы, конечно, предварительно посоветоваться со Свистуновым, но мысли о новой тактике были для Логунова настолько бесспорны, а случай для разговора с командиром полка настолько удобен, что поручик решил тотчас же высказать свои соображения.
Он нашел Ширинского под раскидистым тутом. Сидя на бурке, командир полка выслушал рапорт о разведке и уже собирался отпустить офицера, когда тот сказал:
— Разрешите, господин полковник!
Логунов сначала торопливо и сбивчиво, потом толково и пространно изложил свою точку зрения.
— Я убежден, господин полковник, при современном скорострельном оружии, прежде чем наступать на позиции противника, надо подавить его огневую силу, что наши войска могут выполнить с успехом, ибо наша пушка и наша винтовка лучше японских. Русская винтовка, господин полковник, — могучее оружие. Но ее сила пропадает, во-первых, потому, что в любом бою большая часть батальонов находится в резерве и, следовательно, не ведет огня, а во-вторых, потому, что стрелковая выучка нашего солдата, даже в сибирских стрелковых полках, ниже возможной. Не к бою мы готовим солдат, господин полковник, а к параду!
По мере того как Логунов говорил, Ширинский мрачнел: поручик критикует систему, на которой зиждется армия! Кто дал право молокососу-поручику?!
А Логунов увлекся и все дальше развивал свою мысль, которая заключалась в том, что наступать надо редкими цепями, а если такой порядок и затруднит командование, то это ничего, ибо нужно добиться, чтобы каждый солдат знал свое место в бою, чтобы он, как требовал Суворов, понимал свой маневр.
— Насколько я соображаю, — прервал его Ширинский, — вы полагаете в основу боевых действий нашего полка и вообще русской армии положить тактику, ей несвойственную, хотя вы и упоминаете имя Суворова..
— Я думаю, господин полковник, что в ведении войны произошли изменения и они обязывают нас изменить и нашу тактику… тем более что все предлагаемое мной целиком исходит из основ русского военного искусства, из тех образцов, которые оставили нам Петр Первый, Суворов, Кутузов…
— Кто вам внушил эти мысли?
Логунов удивился:
— Война, господин полковник!
Ширинский встал и посмотрел на молодого человека пронзительным взглядом:
— Черт знает что вы нагородили, поручик! Приплели Суворова, Кутузова и даже государя императора Петра Первого! Мальчишествуете! Вы не в корпусе на уроке истории. Вы русский офицер, и ваша честь в том, чтобы ваши солдаты умели действовать по тому боевому уставу, которым живет армия. Вы хотите, чтоб я из своего полка сделал посмешище, чтоб во всех журналах борзописцы строчили о моих солдатах? Вы представляете себе: русский солдат ползет! И, как вы говорите, укрывается в ямке! Что это такое? Душу солдата легко разложить, внушая ему, вместо беззаветной храбрости, образ действий труса и предателя.
— Господин полковник! — пробормотал, багровея, Логунов.
— Слушайте меня, поручик, и запомните раз навсегда: русский человек покорен и богобоязнен. Русский солдат повинуется начальникам, командир для него — все. Русский солдат действует только по приказу. Он храбр потому, что он на миру! — Ширинский поднял худой, узловатый палец. — Русская тактика вытекает из основ русской души. Вы не сравнивайте русского с англичанином или японцем. Русский подчиняется, и тогда он силен. А вы хотите бросить его на произвол судьбы в ямке. Кто его там найдет, кто позовет за собой, кто прикажет?.. Ну, а если смерть, так на миру и смерть красна. Отдаете ли вы себе отчет, поручик, в том, что предлагаете?
Ширинский смотрел черными колючими глазами. Лицо его было плохо выбрито и от этого казалось еще более худым.
— То, что вы предлагаете, может далеко повести, и бы сказал — к самым пагубным последствиям. Представьте себе, поручик, что солдат ваш, выученный подобным образом, приезжает домой. Естественно, он тоже захочет действовать самостоятельно, он не захочет повиноваться ни отцу, ни священнику, ни уряднику. Зачем ему повиноваться? Он привык действовать самостоятельно. Понимаете ли, куда могут привести русский народ ваши мысли, и понимаете ли, откуда они исходят? Поэтому я и спросил вас: кто внушил вам эти мысли?
Ширинский стоял, расставив длинные, в узких брюках ноги. Белая полоска на лбу, сохраненная от загара козырьком фуражки, неприятно сияла над красным лицом.
— Можете идти, поручик.
Логунов приложил руку к козырьку, щелкнул каблуками и вышел, возмущенный, растерянный, подавленный.
… — Нет, это невозможно, гонять солдат гуртом, как баранов на убой, из страха, что, приучившись в армии к самостоятельности, они у себя в деревне перестанут подчиняться уряднику! Нет, это просто невозможно, — шептал Логунов.
Через час он мылся со Свистуновым в баньке. Банька стояла на бугре, и оттуда хорошо виднелись дорога к тополевой роще, левее — город и между городом и рощей — белые палатки лазарета. Свистунов рассказал о том, как капитан Шульга избил Емельянова, и о ссоре Топорнина с Шульгой.
Логунов сказал тихо, едва сдерживая себя:
— Топорнин — молодчина, обниму при встрече, честное слово!
— Друг мой, в России много били и много бьют. Не стоит принимать этого к сердцу.
— Мордобойству надо положить конец!
— Как?
— Поднимать просвещение, писать, создавать общественное мнение…
— Писать, создавать общественное мнение! В армии — общественное мнение? Много воды утечет, прежде чем в армии появится общественное мнение.
