ужасно тихо, темно и спокойно. Милка ждала и предвкушала, как сюда кто-нибудь войдёт. Всё равно кто. Только бы не здоровый мужик. Одного такого мужика уже пришлось пропустить часа два назад.
Было обидно.
Входная дверь хлопнула. В подъезд вошла какая-то тётка. Милка смотрела, как она ощупью нашаривает перила. Тёткин взгляд бесцельно блуждал по стенам — она не видела Милку. Это было очень приятно.
Тётка начала подниматься по лестнице, съёжившись, озираясь. Боится. Это было просто восхитительно. У тётки была голая длинная шея, как по заказу. Милка улыбнулась.
Милка тихо-тихо протянула руку с ножом, дёрнула лезвием по тёткиной шее, торчащей из воротника куртки и шарахнулась назад. Милка боялась, что тётка закричит, но она не закричала, а захрипела и забулькала, стала хвататься за шею руками и сползла вниз, скорчившись на ступеньках.
Милка подошла, наклонилась и посмотрела. Кровь текла из шеи целой струёй, а тётка всё тихонько дёргалась — и Милка приставила к ране нож и нажала. Тётка ещё дёрнулась и замерла. Кровь пахла теплом.
Милка нагнулась ещё ниже, подставила под кровь пальцы. Страшно не было, было горячо и спокойно, восхитительно спокойно. И снова хотелось облизать…
Милка расстегнула тёткино пальто, чтобы было удобнее, задрала её голову и лизнула кровь. И поняла, что это — правильно. Смерть, труп и кровь — это совершенно правильно. И Милка стала пить — это было совершенно не противно. Даже приятно. Почти смешно.
Потом кровь перестала течь. Милка вытерла руки об тёткино пальто. Как можно тщательнее. Потом обшарила её карманы и подняла со ступенек упавшую сумку. В карманах были кошелёк и зеркальце. В сумке — косметичка, пачка бумажных платков, пакетик с леденцами, дезодорант и какие-то бумажки. Милка взяла сумку себе. Сумка не очень ей нравилась, но была совсем новая.
Милка улыбнулась. Она ещё раз старательно вытерла руки. И нож, чтобы его можно было положить в сумку. А потом подошла к простенку у лесенки в подвал.
Тут стоял свёрток из газетной бумаги, прислонённый к стене. Милка благоговейно подняла его и прижала к себе.
В свёртке был её Принц. Милка не могла заставить себя бросить портрет без присмотра. Мало ли что.
Со свёртком и сумкой, в которую сунула нож, Милка вышла из подъезда. Она попала в кровь левой ногой и теперь оставались следы. Милка вымыла ботинок в луже.
Великое спокойствие наполняло её душу. Никто её не найдёт. Принц и волшебство её защитят. Хорошо.
Уже изрядно отойдя от тёткиного дома, Милка вспомнила про зеркальце. Вытащила его из сумки и разбила об асфальт.
Как она не подумала, что зеркало ей теперь не нужно?
Смешно.
Прошёл дождь и перестал. Тучи разошлись, и в рваных просветах сквозили мокрые ультрамариновые небеса. Ветер благоухал мокрой землёй и проснувшимися деревьями. Стояла чудесная весенняя ночь.
Роман улыбнулся и вышел из автомобиля.
Автомобиль — не иномарка, правда, а всего-навсего «шестёрка» тускло-вишнёвого цвета — был новым пожертвованием паствы. Активисты Романовой Церкви Полуночных Убийц считали, что их лидеру не по чину ходить пешком. Конечно, собирая деньги с толпы прихожан, кое-что припрятали для себя, но Роман был не в претензии — только дал им понять, что знает об этом.
Чтобы были благодарны, уважали и боялись. Пугнуть до колик, обсмеять, милостиво простить и пригрозить пальчиком. И всё — твои.
Твари.
Роман запер дверцу. Задумчиво взглянул на парадный подъезд.
Клуб именовался «Берег». И имелся в виду, по всей вероятности, берег Стикса, потому что неоновый рисунок над входом изображал стопроцентного Харона, погружавшего в вечные воды весло. Мило. Не без примеси чёрного юмора. Даже слишком изысканно для упырей.
У врат дежурил цербер с толстой серой мордой. На нём был чёрный костюм и белая рубашка, как на гробовщике. Маленькие мёртвые глазки скользнули по Романовой фигуре, как шустрые слизняки — без особого любопытства. Упырь в приличной упаковке — и ладно.
А упаковка была — что надо. Свита Романа выбирала ему дорогие тряпки, в которых одиозный алкоголик и то выглядел бы как граф Сен-Жермен. Роман придирчиво выбирал уже из этих, выбранных, те, которые решал удостоить, так что выглядел, как граф Сен-Жермен в квадрате.
В несколько романтическом стиле. Василий язвил, что босс жутко хочет быть похожим на вампира хотя бы шмотками. Ну и чёрт с ним… Хотя, откровенно говоря, обидно слышать именно потому, что это правда.
Роман сбросил плащ на руки швейцару — поношенному упырю с обвисшей от времени мордой дохлого бульдога. Уже с порога клуб не слишком понравился — тут явственно припахивало падалью, — но Роман решил довести знакомство до конца. Он скорчил онегинскую разочарованную мину и вошёл в зал.
Интерьер представлял собой зализанный и вызывающе шикарный евростандарт. В зале было трудно дышать от странного ощущения спёртой энергии. Будто присутствующие тянули жизнь из воздуха — каждый со страшной силой и в свою сторону. Запах сырого мяса, горячей крови, падали и парфюмерных средств мегатонной мощи оглушил Романа, как выстрел под ухом.
И Роман подумал, что, похоже, у него более тонкое обоняние, чем у большинства упырей. Ведь им явно нравится тут, если заведение процветает… Хотя…
Роман сел за свободный столик, продолжая озираться. Зал был полон упырей. Все они выглядели, как компании «новых русских» — вероятно, клуб Эдика был рассчитан на состоятельных упырей. Упыри, не торопясь, жрали и пили, и Роман поразился каменной мёртвенности морд — эта публика выглядела, будто вытащенная из гробов в момент торжественной панихиды. Парочка Романовых прислужников смотрелась куда живее — неужели за счёт его силы? Как интересно…
На сцене под довольно милую музыку танцевали две живые девицы. Лесбийский такой стриптиз — приятно было бы смотреть, если бы от девиц через весь зал не несло диким ужасом и усталостью. Ещё бы — они явно чувствовали себя в этом зале, как животные на бойне: стриптиз для возбуждения у гостей аппетита, вроде живых рыб или крабов в шикарном ресторане. Романа слегка передёрнуло от отвращения, но он откинулся на спинку удобного стула и остался сидеть.
Не уйду, пока не узнаю, чем тут угощают.
Подошёл упырь-официант. Ходячий труп с выражением угодливости на белой неживой роже вызвал у Романа невольную усмешку. Упырь с полупоклоном протянул меню, и Роман его взял.
Клуб, судя по фирменному логотипу, действительно назывался «Берег Стикса». Как забавно.
Карточка напитков предлагала кровь множества живых существ от крысы до змеи включительно. Человеческая кровь стояла особняком и стоила запредельно, хотя и дешевле, чем кровь лисицы или кобры. И то верно — кобры явно встречаются в Питере реже, чем люди.
Красный шрифт выделял кровь девственницы. Надо же — упыри, оказывается, подвержены нелепым суевериям? Какая прелесть.
Перечень обеденных блюд читался, как эпикриз. Названия подкупали откровенностью. «Сердце человека со свиной кровью», — а что, оригинально. Интересно, девки с эстрады это дело читали?
Официант ждал с терпением несвежего покойника. Роман потянулся и бросил меню на стол.
— Гарсон, я донорской крови не пью и дохлятины не жру.
— Кровь не донорская, — доверительно сообщил упырь. — Обижаете.
— Скажи ещё, что мясо не из морга. Официант был уязвлён.
— В зале для VIP-персон вы можете получить живого человека. Любого.
— Как забавно. И кто дешевле всего?
— Младенец. Штука баксов. Почти задаром.
— Да… недорого. А самый дорогой?
