Роальд Даль
Как вам будет угодно, пастор!
Мистер Боггис ехал неторопливо, удобно откинувшись на сиденье и выставив локоть в открытое окно машины. Какая же благодать за городом, думал он; до чего хорошо снова видеть все эти, пока еще редкие, приметы весны. Особенно первоцвет и боярышник. Кусты боярышника вдоль заборов вспухали белыми, розовыми и алыми облачками соцветий, а под кустами золотились островки первоцвета — красота, глаз не оторвать.
Одной рукой он зажег сигарету. Сейчас бы самое время, сказал он себе, съездить на вершину холма Бриль. Всего каких-нибудь полмили, вон она виднеется впереди. Там среди деревьев разбросаны домишки — это и есть, наверное, деревенька Бриль. Отлично. Не часто доводится ему начинать свою воскресную разведку с такой прекрасной точки обзора.
Мистер Боггис повел машину вверх по дороге и остановился на окраине деревни, не доезжая до вершины холма. Он вышел из фургона и огляделся. Внизу, на много миль вокруг расстилался огромный зеленый ковер. Великолепное зрелище. Он вынул из кармана карандаш, блокнот и, прислонившись к машине, стал наметанным глазом не спеша рассматривать пейзаж.
Справа, за полем, он приметил средних размеров дом, от шоссе к нему вела наезженная колея. За этим домом стоял другой, побольше. Поодаль, окруженный высокими вязами, виднелся еще один дом, похоже, времен королевы Анны; два фермерских домика слева были тоже подходящими на вид. Итого, пять. На этой дороге, пожалуй, больше не наберется.
Мистер Боггис сделал в блокноте набросок, пометив, где расположены эти пять домов, — ему теперь не составит труда их отыскать, когда он спустится вниз; потом он сел в машину и поехал через деревню на другой склон холма. Оттуда он заметил еще шесть подходящих объектов — пять фермерских домиков и большой белый особняк георгианской эпохи. Он внимательно рассмотрел его в бинокль. Сад в полном порядке. Дом опрятный, ухоженный, денег на него явно не жалеют. Обидно. Он тут же мысленно вычеркнул его из списка. Нет смысла заходить в дома, на которые не жалеют денег.
Стало быть, на этом участке, в этом квадрате остается десять заслуживающих внимания объектов. Десять — славное число, отметил про себя мистер Боггис. Как раз на полдня неспешной работы. Который там час? Двенадцать. Неплохо бы для начала пропустить кружку пива, но по воскресеньям до часа все закрыто. Что ж, пиво подождет. Он взглянул на свой набросок. Пожалуй, начать стоит с дома под вязами эпохи королевы Анны. В бинокль он заметил, что строение уже основательно обветшало; тем лучше. Его обитателям денежки, наверное, очень бы пригодились. Во всяком случае, с королевой Анной ему всегда везло. Мистер Боггис снова сел в машину, отпустил ручной тормоз и, не включая двигателя, медленно покатил вниз.
В облике мистера Сирила Боггиса ничто не наводило на мрачные мысли, кроме пасторского костюма, в который он обрядился. Он занимался куплей и продажей антикварной мебели, у него был свой магазин и даже демонстрационный салон в Челси, на Кингз-роуд; правда, очень скромный, да и сделок он проворачивал не так уж много; но поскольку он покупал по дешевке, можно сказать, совсем задаром, а продавал баснословно дорого, за год набегала кругленькая сумма. Он был прирожденным коммерсантом и, когда вел деловой разговор, то легко и естественно находил верный тон, который более всего устраивал клиента. С пожилыми он бывал обходительным и степенным, с богатыми — подобострастным, с верующими — благочестивым, со слабыми — властным; с вдовой он бывал проказлив, со старой девой — игрив и дерзок. Он отлично сознавал, каким даром обладает, и при каждом удобном случае беззастенчиво пользовался им; частенько, когда представление ему особенно удавалось, он едва удерживался, чтобы, обернувшись к воображаемому залу, не поклониться почтеннейшей публике, сотрясавшей театр громом оваций.
Однако, несмотря на некоторую склонность к фиглярству, мистер Боггис был вовсе не глуп. По мнению многих, он лучше всех в Лондоне разбирался во французской, английской и итальянской старинной мебели. Он имел на редкость хороший вкус, и если общий рисунок самой что ни на есть подлинной вещи не отличался изяществом, он тут же это улавливал и отказывался от нее без сожаления. Но, конечно, более всего он любил изделия великих английских мастеров восемнадцатого века: Инсе, Мэйхью, Чиппендейла, Роберта Адама, Мэнуэринга, Иниго Джоунза, Хепплуайта, Кента, Джонсона, Джорджа Смита, Локка, Шератона и других; но даже их творения он порой отвергал. Он отказывался, например, выставлять у себя в салоне работы Чиппендейла китайского или готического периодов; столь же решительно он обходился с мебелью Роберта Адама, выполненной в тяжеловесной итальянской манере.
В последние годы мистер Боггис прославился среди своих собратьев по профессии тем, что с завидной регулярностью доставал необычные и частенько весьма редкие образцы столярного искусства. Видно, у него завелся какой-то неисчерпаемый источник, нечто вроде собственного склада старинной мебели, и ему требовалось лишь раз в неделю заехать туда и отобрать, что приглянется. Когда его спрашивали, откуда он берет товар, он многозначительно улыбался, подмигивал и бормотал что-то невразумительное о своей маленькой тайне.
Тайна мистера Боггиса была очень проста, и возникла она почти девять лет назад, когда в одно прекрасное воскресенье он отправился в Севенкс навестить свою старую матушку.
На обратном пути в машине лопнул ремень вентилятора, мотор перегрелся, и вода в радиаторе выкипела. Он вылез из машины, подошел к ближнему деревенскому домику, в пятидесяти ярдах от дороги; ему открыла женщина, и он попросил у нее кувшин воды.
Сквозь приоткрытую дверь он окинул глазом комнату, а там, в четырех с небольшим ярдах от того места, где он стоял, мистер Боггис углядел нечто такое, от чего его бросило в жар и лысина у него покрылась крупными каплями пота. Там стояло большое дубовое кресло, подобное которому он видел лишь раз в жизни. И подлокотники, и спинка опирались на восемь резных красивых колонок. Спинку украшал инкрустированный цветочный орнамент необыкновенного изящества, а каждый подлокотник завершался резной утиной головкой. Бог ты мой, только и подумал мистер Боггис, это же конец пятнадцатого века!
Вытянув шею, он заглянул поглубже в комнату, а там, по другую сторону камина — боже правый! — стояло еще одно, в точности такое же кресло.
Трудно было сказать наверняка, но в Лондоне, прикинул он, два таких кресла потянут фунтов этак на тысячу, не меньше. А красавцы-то какие!
Когда хозяйка вернулась, мистер Боггис представился и без обиняков спросил, не продаст ли она свои кресла.
Господи, воскликнула она, с какой стати их продавать? Дело хозяйское, конечно, просто он готов предложить за них неплохие деньги. И сколько же? Продавать их она точно не собирается, но любопытства ради хочется все-таки узнать, понимаете? Так сколько бы он дал?
Тридцать пять фунтов.
Сколько?!
Тридцать пять фунтов.
Господи, тридцать пять фунтов. Так, так, очень интересно. Ей всегда казалось, что это стоящие кресла. Они ведь очень старые. И очень удобные. Ей без них не обойтись, никак не обойтись. Нет, продавать их она не станет, но все равно — большое спасибо.
Не такие уж они старые, заверил ее мастер Боггис. Продать их будет не так-то и легко; просто по счастливой случайности у него есть на примете покупатель, которому нравятся такие вещи. Он может набавить пару фунтов — пусть будет тридцать семь. Пойдет?
С полчаса они торговались, и в конце концов мистер Боггис заполучил, разумеется, оба кресла и согласился уплатить за них в двадцать раз меньше их истинной стоимости.
И когда он в тот вечер подъезжал в своем фургончике к Лондону, а сзади, тщательно упакованные, лежали оба сказочных кресла, мистера Боггиса внезапно осенила совершенно замечательная мысль.
Послушай, сказал он себе, раз в одном захолустном доме оказалась ценная мебель, почему бы ей не быть и в других? Что, если поискать? Что, если прочесать окрестности? Этим можно заниматься по воскресеньям. Тогда и дело не пострадает. А воскресенья все равно девать некуда.
