размышлений. Загадочные связующие звенья. Нервная система. Ужасающая диаграмма духовных падений и интеллектуальных взлетов.
Так подумал Пауль Йельм и посмеялся над собой.
Хультин приподнял бровь и сказал:
— Время уже убежало от нас, Пауль.
— Возможно, — ответил Йельм. — Хотя я не уверен.
Они некоторое время молчали и смотрели на белую доску, давая время этой схеме отпечататься на сетчатке их глаз. Когда Хультин наконец превратил ее в маленькое синее пятно на тряпке, она все еще оставалась перед их мысленным взором.
— Спасибо за хорошее руководство, — сказал Йельм и протянул руку.
Хультин пожал ее, и на лице его появилась грусть.
— В тебе многовато всего, Пауль, — сказал он. — Но ты можешь стать хорошим полицейским… в общем и целом.
Хультин скрылся за своей таинственной дверью. Йельм глядел ему вслед. Прежде чем закрыть дверь, Хультин буднично заметил:
— Невтерпеж, знаешь ли.
Йельм проводил его долгим взглядом, думая о футболе. Твердый как кремень защитник.
Он вышел в коридор и заглянул по очереди во все комнаты. В каждой было открыто окно, в которое заливались струйки дождя. Лето, по-видимому, откладывалось. А может быть, и вообще уже закончилось.
В первой комнате сидели Сёдерстедт и Нурландер и мирно беседовали. Старые трения были если не забыты, то во всяком случае отложены.
— Я пошел, — сказал им Йельм. — Счастливо провести лето.
— Ступай с миром, — ответил ему Вигго Нурландер и взмахнул руками, на которых красовались розовые шрамы.
— Приезжай к нам в Вэстерёс летом, — сказал Арто Сёдерстедт. — Ты найдешь наш адрес в справочнике.
— Почему бы и нет? — подмигнул ему Йельм. Из последней комнаты выехал на своей инвалидной коляске Гуннар Нюберг. Его гигантская фигура выглядела очень забавно, когда он сжимал в руке рычаг управления коляской, которая, казалось, вот-вот расплющится под его тяжестью.
— Разрешаю посмеяться, — сказал Нюберг шипящим, как у мумии, голосом. Йельм поймал его на слове. Продолжая двигаться по коридору, Нюберг прошелестел:
— Меня ждет служебная командировка.
— Постарайся больше никого не таранить, — посоветовал ему Йельм. Не поворачиваясь к нему лицом, Нюберг подал ему палец своей здоровой руки.
Затем Йельм заглянул к Черстин. Она как раз положила телефонную трубку.
— Звонила Лена Лундберг, — тихо сказала Хольм. — Она спрашивала, можно ли ей приехать.
— И что ты ответила?
— Ответила, что можно, — Черстин пожала плечами. — Может быть, кто-то из них сумеет дать другому какие-то объяснения. Я не могу.
— Она собирается оставить ребенка?
— Кажется, да… Каково это — когда ты должна рассказать собственному ребенку, что его отец — серийный убийца?
— Может быть, он еще сам об этом расскажет…
— Если только доживет до этого, — сказала Черстин и начала с отстраненным видом опустошать свой ящик в столе. — Не забывай, он ведь отправил на тот свет русского мафиози.
— Да, — произнес Йельм, — такое не забудешь.
Он стоял и наблюдал за тем, как она выполняет череду обычных перед уходом в отпуск действий. Это было восхитительно.
— Что мы теперь будем делать? — наконец спросил он.
Она взглянула на него. Он почувствовал, как этот удивительный темный взгляд приковал его к месту.
— Не знаю, — ответила Черстин. — А ты как думаешь?
— И я не знаю. Я уже забыл вкус будней. Все, что мы делали, было как-то чересчур. Как у нас все пойдет теперь, когда мы покинем это замкнутое пространство? Не знаю. Мир уже совсем другой, и мы станем совсем другими. Моя жизнь находится в каком-то подвешенном состоянии.
Черстин не отрывала от него взгляда.
— Это означает «нет»? — спросила она.
Он пожал плечами.
— Это означает «возможно». Возможно, что ты будешь мне страшно необходима. Я почти уже это чувствую.
— Хорошо, — ответила она. — Я в любом случае должна поехать в Гётеборг, чтобы закончить массу дел. Я позвоню тебе, когда вернусь.
— Позвони мне до того, как вернешься, — сказал Йельм.
Они поцеловались. Оторваться друг от друга было почти невозможно.
Черстин показала на его щеку.
— Сегодня твое пятно похоже на сердце, — произнесла она.
Пауль Йельм вернулся в свою комнату. Его ноздри пощекотал приятный аромат свежесваренного колумбийского кофе.
— У тебя есть еще время выпить последнюю чашечку кофе? — спросил Чавес.
— Что ты имеешь в виду под словом «последнюю»? — спросил Йельм и опустился на стул. — Я купил кофемолку и упаковку кофейных зерен.
— Кофе по-черномазому, — сказал Чавес.
— Точно, — отозвался Йельм. — Для нас, седовласых.
Они немного посмеялись. Над всем и над ничем.
У Йельма оставалось еще несколько небольших дел перед тем, как сдать служебную машину. Он поехал на кладбище Скугс, где, стоя под дождем между двух больших деревьев, наблюдал за похоронами Дритеро Фракуллы. Его жена рыдала в голос, и Йельм чувствовал себя подонком. Маленькие, одетые в черное дети цеплялись за черную юбку матери. Целая процессия одетых в черное косовских албанцев провожала под проливным дождем Дритеро Фракуллу в последний путь.
В своем патетическом унынии Йельм подумал о том, сколько людей пришло бы на его собственные похороны. Может быть, даже Силла на некоторое время забыла бы о своей депрессии.
Йоран Андерсон жив, Дритеро Фракулла умер.
Несколько секунд он размышлял о справедливости. А затем поехал в Мэрста.
Рогер Пальмберг открыл ему дверь при помощи пульта дистанционного управления. Он сидел на своем крутящемся стуле, и казалось, будто части его тела каким-то таинственным образом связаны вместе неким механиком-самоучкой. Где-то в глубине его глаз притаилась улыбка.
— Теперь все прояснилось? — спросило электронное говорящее устройство.
— Теперь прояснилось, — ответил Пауль Йельм и рассказал всю историю от начала до конца. Это заняло два часа. Пальмберг все время слушал очень внимательно, вставляя иногда вполне логичные вопросы — если замечал в рассказе нестыковку. Таких мест оказалось немало.
— Круто, — произнес электронный голос, когда история подошла к концу. — Я бы решил, что ты все выдумал.
— Я заглянул в свое сердце, — сказал Йельм и рассмеялся.
Затем они еще некоторое время слушали композиции Телониуса Монка, и Пальмберг обратил его внимание на целый ряд новых нюансов в «Мистериозо».
Затем Пауль Йельм вернулся в полицейское отделение, сдал служебную машину и поехал на метро домой в Норсборг. В киоске на центральной пересадочной станции били в глаза яркие заголовки газет:
