человеком благородным и открытым, но тем не менее то и дело опускавшимся до состояния свинского опьянения. Он положил себе за правило напиваться всякий раз, как попадал в пресидио, и тогда уже непременно ночевал в канаве, обобранный до последнего гроша. Эти люди, да еще с полдюжины канаков и пополнили наше общество.
Недель через шесть после отплытия «Пилигрима» мы обработали и уложили все оставленные им шкуры. Все вокруг было вычищено, чаны опорожнены, повсюду наведен порядок, и нам не оставалось никаких других дел, кроме как снабжать себя топливом. Вместо того, чтобы, как обычно, заниматься этим дважды в неделю, мы решили поработать в лесу шесть дней подряд и заготовить дров сразу на пол-лета. Посему каждое утро после раннего завтрака мы отправлялись с топорами в лес и рубили дрова до тех пор, пока солнце не оказывалось над мысом, что означало наступление полудня, ведь ни у кого из складских не было часов. Тогда мы брели обедать, а потом возвращались в лес с тележкой и веревками и возились с ними до захода солнца. Так продолжалось целую неделю, пока мы не набрали столько вязанок дров, что их должно было хватить на шесть — девять недель, и лишь после этого, к моей великой радости, «отвалили вчистую», потому что, хоть мне и нравилось бродить по лесу, перенос дров на собственном горбу по неровной местности на большие расстояния был, без сомнения, самой тяжелой работой. Ведь приходилось то и дело становиться на колени, взваливать на себя ношу, а потом подниматься на ноги и брести по холмам, обдирая об острые сучья не только тело, но и одежду, так что к концу недели у меня едва ли оставалась хоть одна целая рубашка.
Наконец, мы выполнили всю работу и могли ничего не делать до возвращения «Пилигрима». Зато и провизия —чай, мука, сахар и патока — из-за непомерной расточительности нашего начальника тоже была на исходе. Мы подозревали, что он продавал припасы в городе. На это нас навела замеченная за ним привычка угощать приходивших к нам молодых индианок патокой. Перспектива пробавляться пшеничным кофе и сухарями вовсе не радовала нас. Мы устроили складчину, я взял большой мешок из-под соли и отправился верхом в город. Вернулся с «полным грузом» бобов, огурцов, груш, арбузов и прочих плодов, которыми меня снабдила молодая женщина — владелица богатого огорода. Узнав, что я с американского судна и что мы нуждаемся в провизии, она щедро одарила меня этими деликатесами, после чего мы жили недели две словно бойцовые петухи на откорме и вдобавок позволяли себе то, что моряки называют «коечной вахтой», а именно не поднимались с постелей до тех пор, пока не был готов завтрак. Несколько дней я перебирал содержимое моего сундучка и латал износившуюся одежду, так что навел в своем хозяйстве полный порядок. Потом занялся «Руководством по навигации» Боудича, которое всегда держал при себе. Большую часть этой книги я уже прочел раньше, а теперь тщательно изучил ее от начала до конца еще раз, выполнив и все упражнения. После этого я совершил набег на Шмидта и прочитал все его наличные книги. Недостаток в чтении был столь велик, что любая книжонка, даже сказка для самых маленьких детей или половина рваного морского альманаха, представляла собой настоящее сокровище. Например, за один день я прочел от корки до корки собрание анекдотов и получил удовольствие не меньшее, чем от хорошего романа. А когда уже казалось, что все запасы иссякли, я обнаружил у Шмидта на самом дне его сундучка годвиновский роман «Мандевиль» в пяти томах. Мне никогда не приходилось читать это сочинение, но после всего переваренного мной хлама одного имени автора было достаточно, чтобы увидеть в найденной книге бесценную жемчужину. Я с жадностью ухватился за добычу и в течение двух суток вставал ни свет ни заря и читал до самого захода солнца, почти пьянея от наслаждения. Без преувеличения могу сравнить это с чувством путника, припавшего к источнику посреди пустыни.
Но от возвышенного до смешного, а в моем случае от чтения «Мандевиля» до обработки шкур, всего один шаг ибо
— Даже больше, чем «Роса».
— В нем хватит места для шкур со всей Калифорнии.
— Фальшборт в рост человека.
— Первоклассная посудина.
— Щеголь, каких поискать.
Капитан Томпсон принял на нем команду и вышел в Монтерей, откуда должен был идти в Сан- Франциско, и здесь, в Сан-Диего, мог объявиться не раньше, чем через два или три месяца. Кое-кто с «Пилигрима» встретил на «Элерте» старых соплавателей и провел у них в кубрике час-другой накануне отплытия. После этого рассказывали, что палуба там белая как снег — ее скребут песчаником каждое утро как на военных кораблях, и вообще все «в лучшем бристольском виде»: отличная команда, три помощника, парусный мастер, плотник, и вообще все в полном комплекте.
— Вот у них действительно старший помощник — человек! Да и на палубе не бараны!
— Да, этот знает свое дело и других заставит работать. Он не спустит ни капитану, ни матросам.
Получив все возможные сведения об этом судне, мы спросили про нового капитана. Однако он пробыл на борту совсем не так долго, чтобы о нем могло составиться определенное мнение. Говорили только, что он сразу принялся за дело — в первый же день поднял брам-стеньги и снял лисельный такелаж.
Разузнав все новости, мы погребли к берегу. Как легко догадаться, едва я добрался до дома, как набросился на свой пакет, в котором оказался порядочный запас полотна, фланелевых рубах, башмаков и прочего, но самую большую ценность представляли, конечно, одиннадцать писем. Я провел за их чтением почти всю ночь, после чего тщательно запрятал это сокровище, чтобы снова и снова перечитывать на досуге каждый листок. Кроме того, имелось еще полдюжины газет, и в последней из них сообщалось, что «судно „Элерт“, капитан Эдуард Фокон, вышло в Кальяо и Калифорнию». Только тот, кому приходилось бывать в дальних странствиях, поймет наслаждение, которое доставляют газеты из дома. Я читал все без исключения — объявления о сдаче домов в наем, о потерянных и украденных вещах, аукционах, словом, не пропускал ни единой строчки. Ничто так не способно заставить человека почувствовать себя в родных местах, как чтение газеты. Даже само название «Бостон дэйли эдвертайзер» звучало для меня сладкой музыкой.
«Пилигрим» разгрузил шкуры, и мы снова принялись за работу, так что уже через несколько дней жизнь вошла в старую колею: сухие шкуры сменялись вымоченными, очистка — выколачиванием, и так без конца. Однажды, когда, склонившись над растянутой шкурой, я срезал с нее ножом остатки мяса, ко мне подошел капитан Фокон и, спросив, как мне нравится Калифорния, продекламировал: «Tityre, tu patulae recubans sub tegmine fagi» [36]. «Весьма a propos [37], и к тому же доказывает, что ты учился латыни!» — подумал я. И все же это была любезность с его стороны, а вниманием капитана пренебрегать не следует. Его величество капитан Томпсон никогда не снизошел бы до этого на глазах у всей команды, но Фокон был человеком образованным и даже склонным к занятиям литературой, у него было хорошее положение в обществе, так
