все казалось более реальным, чем в Лондоне: река, и деревья, и трава; и ни единой души в округе. Я вздрогнула, Виндхэм заметил это:
– Пойдем, становится холодно, – и он повел меня в сад. По дороге я споткнулась обо что-то мягкое и пугающее, похожее на дохлую мышь, но когда я наклонилась, то увидела сгнившее яблоко, лежавшее здесь с прошлой осени. Мне пришло в голову, что в этом и заключается жизненный путь для яблок-падунцов: лежать и гнить в траве, а та часть их «жизни», с которой я была более знакома – сбор урожая на продажу и для еды – сформировалась намного позже. Когда мы вернулись к машине, Виндхэм сказал:
– Видимо, я был здесь в последний раз. Я часто приезжал сюда мальчиком и жил с теткой.
– Я замерзла, – сказала я. – Дай мне сигарету.
– Тебе здесь не понравилось, Эмма?
– Конечно, понравилось. Просто так странно думать об этих простирающихся землях без единой души вокруг, в то время как в Лондоне каждой травинке приходится бороться за свое существование. Каждому дереву необходимо выиграть битву в Совете графства.
– А где тебе приятнее находиться?
– Лондон нравится мне больше. Здесь я чувствую себя чужой.
– Когда я был ребенком, мне было здесь очень хорошо.
– Теперь, должно быть, все по-другому.
– Нет, не так уж все изменилось. Просто на определенной стадии место как бы становится меньше. Когда мне было семнадцать или около того, я приезжал сюда и думал, что все как-то сжалось. Но потом все стало прежним. После войны все снова выросло.
– Это сжались твои ожидания.
– Как хорошо ты сказала! Да, думаю, именно это и произошло. В семнадцать мне хотелось всего. Но после войны я был рад просто тому, что дом сохранился.
– Когда ты говоришь о войне, я чувствую себя ребенком.
– Ты и есть ребенок.
– Нет. У меня самой есть дети.
– Эмма…
– Да?
– Говоря о сжатии… Когда я впервые увидел тебя, подумал: вот самая невероятная девушка, она тоненькая, как тростинка, и у нее самая потрясающая грудь. А теперь твоя грудь не кажется мне такой потрясающей. В смысле размера.
Я засмеялась.
– Ты хочешь сказать, что пригласил меня на это свидание только потому, что я была прекрасна?
– Ты и сейчас прекрасна, но почему твоя грудь уменьшилась…«сжалась»?
– Все очень просто. Я перестала кормить Джозефа.
Когда-нибудь слышал о грудном вскармливании? Грудь уменьшается, когда прекращаешь кормить, и довольно быстро. Разве ты этого не знал?
– Знал, наверное. Просто как-то не задумывался. Я никогда не видел, как кормят грудью. За исключением моей сестры, а она отказалась от этого через неделю, ей не понравилось. Значит, просто опали враз?
– В какой-то мере. Вообще-то они не опали, просто вернулись к своему прежнему размеру. Теперь они тебе не нравятся?
– Нравятся, конечно. Ты мне вся нравишься. Просто я говорил себе: вот девушка, с самой большой грудью, тоненькая, как тростинка, и выше меня ростом. Звучит провоцирующе?
– Дэйв говорил, что у меня в жилах не течет кровь. Однажды он даже выхватил бритву и порезал мне запястье, чтобы посмотреть.
– Что же случилось?
– Пошла кровь. Это было еще до свадьбы.
– Эмма…
– Да?
– Расстегни пальто и платье. Я не прикоснусь к тебе, просто хочу взглянуть.
Я расстегнула пальто и блузку и осталась в своем черном кружевном бюстгальтере, освещенная лунным светом, бросающим блики на мою бледную кожу. Он смотрел на меня, и я смотрела на себя некоторое время, потом подняла глаза к небу, где, подобно бурному речному потоку, бежали облака. Через некоторое время Виндхэм сказал:
– Эмма, мне они нравятся даже маленькие. Правда.
– Я рада.
– Ты всегда выглядишь усталой. Сын не дает тебе спать?
– Никто из детей не дает мне спать.
– Бедная Эмма. Это несправедливо.
