чем-то… Грант говорил об отце сегодня утром. Что он говорил?
– С ним все кончено… все знают об этом.
Увидев глаза Барка, Элис поняла, о чем он пришел сказать ей. Девушка вспомнила тот вечер, когда застала Барка в комнате профессора, который ворчал что-то о кулинарных способностях Альфреда. Так должно было быть всегда.
– Нет, нет! – В ее голосе было столько страдания…
– Да, Элис, – сказал Барк.
Он говорил с ней, пытаясь объяснить, почему профессор скрывал от дочери свою болезнь. Он говорил спокойно и долго, убедительно и нежно, а Элис все это время неподвижно сидела на постели. Он ожидал всего, чего угодно, только не этой окаменелости.
Он ожидал несдержанности, негодования, замешательства, бурных рыданий, но не ожидал, что она сделается камнем.
– О, Элис, – сказал он, наконец, беспомощно.
– Уходите, пожалуйста.
– Элис…
– Пожалуйста, Барк, – сказала она с мольбой.
И Барк ушел.
На следующий день они похоронили профессора в горах, которые он так любил.
Элис казалось странным, что все годы, которые она прожила здесь, столько близких ей людей умерли за последние несколько месяцев. Один молодой человек, два старика. Кенни, затем Бен, а теперь отец.
Она вернулась к баракам, по-прежнему не проронив ни слезинки. Профессора нельзя теперь нигде найти, с грустью ощущала она, его больше нет. Ощущение ужасного одиночества вдруг охватило ее. «Отец, – думалось ей, – был так далеко, что она не могла коснуться его даже воображением».
Элис спустилась к ручью, неся в себе свое горе. Уолш наблюдал за ней. Она не была ребенком, как Барк думал о ней. Ребенок не смог бы оставаться таким стойким. Затем он подумал, что ей надо выплакаться, дать выход горю. Это было просто необходимо. Он пошел за ней.
Девушка сбивала лед палкой по краю ручья, как это обычно делала. Она повернулась, услышав его шаги.
– Почему, Барк, – спросила она горестно, – почему все остальные знали?
– Этому были две причины. Профессор был трусом, как он сам выразился. Он хотел, чтобы ты всегда смеялась.
– И какая же другая причина?
– Ты была ребенком.
– Но я не ребенок!
– Теперь я это знаю, – Барк сделал паузу, – но я хочу, чтобы ты сейчас опять стала ребенком, я хочу, чтобы ты плакала.
Вдруг, ощутив свою скрытую беспомощность, он обнял ее.
– Поплачь немного, – настаивал Барк, – выплачь свое горе.
Она по-прежнему стояла, как каменная. Он упорно продолжал:
– Я тоже потрясен, Элис, – И слезы потекли у него из глаз.
Это было то, что нужно. Это было их общее горе. Элис дала волю своим чувствам. Она разрыдалась. И затем подавленные, притихшие, они пошли вдоль ручья. Когда Элис немного успокоилась, они вернулись в дом. На следующий день все начали упаковывать вещи.
Вещи Ноны уже были сложены. Коридор был забит ее дорогими сумками.
Альфред накрыл стол на скорую руку. Он тоже много работал в последние недели, которые были такими напряженными.
Элис знала, что должна поехать к Барку Уолшу, и испытывала чувство неловкости. Девушка должна была признать, что часто обвиняла его несправедливо. Никогда он не работал над проектом только ради денег. Самым горячим его желанием было видеть, как по заслугам был вознагражден старый профессор. Было трудно выразить словами, как Элис переживала, вспоминая свои нападки на Барка.
В ее памяти живо отпечатался первый день их знакомства, когда он взял ее с собой на Снежное шоссе. Он тогда вел себя высокомерно, и Элис ненавидела его за это. Кто мог бы вообразить, что она полюбит его?
Но Элис влюбилась… и она испытывала от этого боль из-за Ноны, боль была такой же безысходной, как та, которую она испытывала после смерти отца до того, как Барк заставил ее плакать. Элис приходила в ужас оттого, что влюбилась в женатого мужчину.
Их брак с Ноной был, бесспорно, неудачным, но это не имело значения: все, что для него было испытанным, Элис ощущала в первый раз. Ей горько было думать, что она ничего не значит для него. Что бы он ни говорил, но Уолш по-прежнему считает ее ребенком.
Подняв подбородок, Элис вышла, стараясь казаться как можно взрослее, и постучала в дверь его кабинета.
– Войди, Элис, – позвал он.
Она вошла.
