загримированных лицах читалась легкая усталость, иногда пересыпанная удивлением и наслаждением. Последние эмоции подделывались с таким трудом, что само собой возникало ощущение, будто актеры и на самом деле испытывают удивление и наслаждение, причем с такой интенсивностью, что совершенно не в состоянии нормально воспроизвести соответствующие случаю гримасы и движения. Марина где-то читала, что, например, опьянение правильно сыграть может только совершенно трезвый человек. Это, видимо, было из той же оперы.
По-настоящему повезло только однажды, во второй раз. Тогда ей досталось нечто необычное — по крайней мере, необычное для нее, возможно, завсегдатаи Ленинградского вокзала видели такое неоднократно. Это была рабочая запись того, что в некоторых кругах принято называть кастингом. На экране поочередно появлялись девушки — их было три или четыре, — решившие посвятить себя новому перспективному бизнесу. Причины этого решения Марине оставались неясны. Правда, возникавшие в кадре героини, сидя на кровати, вначале что-то говорили, отвечая на вопросы невидимого до поры собеседника. Но говорили они по-испански (отчего казалось, что беседуют они с самим Антонио Бандерасом), а Марина не была сильна в этом языке. Потом постепенно переходили к делу.
Запомнилась одна из актрис. Поначалу она вела себя так же, как все, — улыбалась, смеялась, говорила бойко и много (как и положено горячим южным женщинам). Охотно и даже с какой-то поспешностью разделась до трусов. Но когда в кадре появился полноватый партнер (если чем-то и напоминавший Антонио Бандераса, то только уверенностью в отношениях с противоположным полом и физиологически заложенной готовностью к любви), девушка растерялась и вдруг стала регулярно повторять единственное слово, которое было понятно Марине. Девушка говорила «no» по каждому поводу. Она не хотела снимать трусики, не хотела открывать рот, не хотела переворачиваться на живот — в общем, не хотела делать почти ничего из того, что требовала профессия. Однако партнер ее был человеком опытным. Нельзя сказать, что он применял к девушке насилие. Совсем наоборот. Он делал какие-то легкие, почти неуловимые движения, улыбался и что-то тихо и медленно говорил — в общем, вел себя, как гипнотизер на представлении в провинциальном Дворце культуры. В итоге каждое «noо» довольно быстро обращалось в свою противоположность. Закончилось все хорошо — в последних кадрах девушка, облизывая перемазанные губы и рефлекторно прикрывая обнаженную грудь рукой, сидела в обнимку с партнером и широко улыбалась в приблизившуюся к кровати камеру.
Тот диск оказался единственным, не отнесенным Мариной на помойку. Она несколько раз пересматривала полюбившийся эпизод, после чего садилась на кровать, ставила перед собой телефон — провода как раз хватало, — брала в руки записную книжку, открывала ее на странице «А» и подолгу смотрела то на сделанную первого января запись, то на темный пластиковый аппарат. Но ей чего-то не хватало. Возможно, горячей южной крови. Позвонить она так ни разу не решилась.
В этот раз Марине повезло еще больше. На выпуклом экране монитора недолго мелькали улицы какого-то иностранного города — Марина почему-то решила, что это Прага, — потом в кадре появилась большая комната с двумя диванами и длинным столом, вполне подходящим для деловых встреч. За столом сидело с десяток девушек, примерно Марининого возраста. Они беседовали с двумя мужчинами лет сорока, расхаживавшими вокруг стола. Беседа велась на английском. Марина, конечно, учила его и в школе, и в институте, но все же большая часть деталей от нее ускользала.
Время от времени мужчины просили одну из девушек встать. Долго осматривали ее, иногда освобождали от некоторых деталей туалета, трогали за самые неожиданные участки тела, постоянно что-то говорили (другие девушки, сидящие за столом, всегда смеялись после этих реплик). Потом, по причинам, остававшимся для Марины неясными, просили девушку удалиться.
В итоге в комнате остались трое. Мужчины и темноволосая, немного полная девушка с ясной, как апрельский день, улыбкой и несколькими прыщиками на лбу.
В этот момент Марина наконец полностью осознала, зачем она снова и снова ездила на Ленинградский вокзал. Узнавание наконец вспороло ее душу. Она тяжело задышала и, сама того не замечая, положила правую руку в низ живота. Левой она теребила нижнюю губу.
Впрочем, через несколько минут кадры фильма немного утратили художественную силу. Девушка оказалась на удивление бойкой. Улыбка сходила с ее губ только тогда, когда этого требовал сценарий. Она двигалась решительно и временами вдруг выгибалась и стонала так, что даже видавшие виды партнеры слегка отшатывались, а потом одобрительно цокали языком. Марина в такие моменты вздрагивала, но, в общем, немного расслабилась, решив, что чешским девушкам все нипочем.
Однако в фильме было еще одно невидимое действующее лицо — оператор. Марина не очень тонко разбиралась в искусстве кинематографа, поэтому совсем о нем позабыла. Между тем именно он довел концовку до невыносимого накала. В кадре появился стеклянный столик. Девушка лежала на нем, лицом вниз, а камера оказалась под столом. В финале на экране осталось только лицо девушки, отделенное от зрителя помутневшей стеклянной столешницей. Героиня гоняла языком по стеклу несколько белых капель, внимательно глядя в камеру. Улыбка исчезла с ее лица, потом и само лицо стало увеличиваться, пока в конце концов перед зрителем не остался только один серый глаз, медленно угасающий, как в первом «Терминаторе».
Кино кончилось. Марина сидела неподвижно, глядя в застывший на экране зрачок, прислушиваясь к попискиванию Монтеня за дверью и думая о телефоне.
Это — химический ожог
Андрей чуть приподнялся и положил подушку под спину. Так было намного удобнее. Шумно выдохнув, он откинулся на подушку и посмотрел в окно. Дом напротив спал. Только в светлом окошке лестничной клетки, на последнем этаже, виднелись несколько силуэтов.
«Да уж, — подумал Андрей. — Вон оно как вышло».
Олег что-то промычал, словно хотел ответить, но не мог прерваться. Потом он несколько раз громко шмыгнул носом, подтянув сопли.
«Все сходится, — подумал Андрей. — Все сходится».
Не было никакой прелюдии. Ничего такого, что могло бы подготовить и одновременно напугать. Все произошло быстро. Вернее, началось быстро, а потом наступил длинный тягостный процесс.
«Как на резинках», — подумал Андрей.
Впрочем, то, что процесс оказался именно таким — длинным и тягостным, — не удивляло. Замедление времени, отмеченное в самом начале прихода, продолжалось. Хотя, конечно, на самом деле замедлялось не время, а происходящие в организме физико-химические процессы. Стало очень трудно двигаться. Мышцы расслабились настолько, что нельзя было толком говорить и время от времени приходилось сосредоточиваться на дыхании, с усилием расширяя грудную клетку. Сбавил темп и мозг. Мысли сделались тяжелыми и тягучими, надолго застревали в голове и мешали обрабатывать поступавшую из внешнего мира информацию.
«В этом-то и спасение», — подумал Андрей.
Он еще немного приподнялся. Олег повторил его движение, потом негромко выругался — это показалось Андрею странным, — потом продолжил.
«Да, — подумал Андрей. — В этом спасение. Наше временное».
Никита теперь жил с Катей. Андрей этого не знал. Был сюрприз. Спать им с Олегом пришлось в большой комнате. Впрочем, такое случилось не впервые.
«Такое, — подумал Андрей. — Впервые».
Он поморщился. Сильно хотелось курить и пить, во рту было ужасно сухо и остался привкус выпитого с Никитой пива — решили, что идти к нему без гостинца неудобно.
«Да, — подумал Андрей. — Зато теперь — удобно».
Болела голова. Ныла спина. Самым неприятным обстоятельством была сухость во рту Олега.
«Как точилка, — подумал Андрей. — Или наждак».
Немного покалывало внизу живота. И как-то тянуло ушибленную скулу. Впрочем, все это было
