неважным.
«Как велосипед, — подумал Андрей. — Почему велосипед?»
Забывшись, он посмотрел вниз, но, уткнувшись взглядом в затылок Олега, снова отвернулся. Зрительный ряд придавал происходящему совершенно ненужную реальность.
«Потому что пед, — подумал Андрей, — Точно. Вот откуда ноги растут. А растут они оттуда, куда… В общем, понятно».
Вспомнился разговор с папой по телефону. Звонил Андрей с улицы, по мобильному. Себе он объяснил это тем, что, пока доберутся до Никиты, будет слишком поздно и дома все лягут спать. До Никиты оставалось минут пять — срок явно некритичный. Короче говоря, в душе Андрея укоренялись потребительские привычки. Наличие мобильного телефона требовало того, чтобы им пользовались. Впрочем, вспомнился разговор с папой не поэтому.
«Нагулялся, — подумал Андрей. — Догулялся».
В душу запала последняя фраза папы. «Не нагулялся еще?» — спросил он у Андрея и, не дожидаясь ответа — вопрос был риторическим — нажал отбой.
«Отбой», — подумал Андрей.
Чтобы произнести это вслух, потребовались поистине нечеловеческие усилия.
— Чего? — спросил Олег, подняв голову и посмотрев на Андрея.
— Отбой, говорю, — сказал Андрей, шевеля языком, как лопатой. — Хорошего. Помаленьку. Так. До. Утра. Можно. Канителиться.
— Дерьмо, — сказал Олег, сев и отвернувшись к окну.
— Покурим, что ли, — сказал Андрей.
Олег ничего не ответил. Встав с кровати, он стал одеваться.
Сесть на диван никто не решился. Открыли две створки и высунулись наружу, как соседи в панельной пятиэтажке. Курили очень медленно. Сначала молчали. Андрей не выдержал первым.
— Что? — спросил он. — Это? Было?
— Это, — сказал Олег. — Химический. Ожог.
— Чего? — переспросил Андрей.
— Он, — сказал Олег. — Причиняет. Ужасную. Боль.
«Да уж, — подумал Андрей. — С таким-то сушняком».
— Решил? — спросил он. — Дойти? До? Последней? Черты?
— Нет, — сказал Олег.
— А? — спросил Андрей. — Что? Кино? Пересмотрел?
— Хотел, — сказал Олег. — Почувствовать себя в полной жопе.
Андрей попытался засмеяться. Со стороны могло показаться, что его мучает приступ удушья.
— Чего? — спросил Олег. — Ржешь?
— Так, — сказал Андрей. — Каламбур.
— Херня это, — сказал Олег, — А не каламбур.
Временами ему удавалось говорить совершенно нормально. Такая стойкость вызывала у Андрея восхищение.
— Крутые, — сказал он. — Таблеточки.
— Да, — сказал Олег, — Уж. Еще. С пивом смешали.
— Подохнуть, — сказал Андрей, — Можно.
Он сказал это по привычке. Обычная фраза для такой ситуации. Однако Олег неожиданно серьезно ответил:
— Можно. Но. Мало. Вероятно. Вот. Если. С водкой.
Андрей вздрогнул.
— Что? — спросил он. — С водкой?
— Подохнешь, — сказал Олег. — Без. Вопросов.
— Лишних? — спросил Андрей.
— Да, — сказал Олег.
Снова замолчали. Андрей некоторое время смотрел на машины внизу. Их крыши и капоты сверкали в свете фонарей. Это завораживало.
«Крутые таблеточки», — подумал он.
— Пора заканчивать, — сказал Олег. — С детством.
— А? — спросил Андрей, — Мы? Не? Закончили? Разве?
— Нет, — сказал Олег.
— И как? — спросил Андрей. — Это? Сделать?
— Не, — сказал Олег. — Знаю. Пока.
Андрей последний раз затянулся и бросил окурок вниз. Воздух был совершенно неподвижным, поэтому окурок летел к земле почти отвесно, взорвавшись в конечной точке фонтаном красных брызг. Андрей вспомнил мультик про Маугли, тот момент, когда человеческий детеныш бил Шерхана по голове горящей веткой.
— Но, — сказал Олег, — Узнаю. Скоро. Жопой чую.
В этот раз Андрей не пытался смеяться. Только улыбнулся и сказал:
— Если. Решишь. Меня. Подключить. Объясни. Сначала. Все. Ладно?
— Посмотрим, — сказал Олег.
Он тоже выбросил окурок, и они вернулись в комнату.
Заснуть в эту ночь не удалось. Под закрытыми веками плавали яркие картины, перекликавшиеся с творчеством Киплинга, и Андрей до утра следил за приключениями тигра и сопровождавшего его шакала.
Никак
Чувство скуки, вызываемое любыми институтскими занятиями, независимо от конкретного их содержания, было, пожалуй, единственным, оставшимся неизменным за полтора года. Марина, как и в первые вузовские дни, по-прежнему с нетерпением ждала окончания последней пары, давясь зевотой и успевая раза три-четыре за занятие поинтересоваться у соседей величиной прошедшего временного отрезка. Звонок приносил облегчение. Но в этот раз, когда Марина вдруг поняла, что чувство скуки — последнее, что у нее (от нее) осталось, она немного испугалась звонку, сигнализирующему об окончании последней лекции. Впрочем, испуг быстро прошел. Выбравшись из аудитории, пропахшей немытыми мужскими телами (в общежитии уже неделю не было горячей воды), она вместе со Светкой отправилась в гардероб.
В гардеробе, как обычно после четвертой пары, когда заканчивались занятия у большинства групп, было очень много народу. Стоял незлой, рождаемый светлыми молодыми голосами шум. Кто-то весело матерился, после чего по толпе прокатывались волны смеха. Некоторые молодые люди, избавившиеся от последних совковых предрассудков, перелезали через стойку и самостоятельно отыскивали свое платье, но большинство все же предпочитало пользоваться стандартной схемой. Вспотевшие гардеробщицы брали сразу по несколько номерков и, надолго скрываясь в лабиринтах вешалок, возвращались к стойке с ворохом курток и пальто (весной их работа стала полегче, и, наверное, по вечерам они мечтали о теплом мае, когда можно будет весь рабочий день разгадывать японские кроссворды, иногда совершая короткий моцион за пальто подверженного болезненному ознобу профессора).
Марина и Светка добыли одежду минут через десять. Потом еще им пришлось подождать, пока рассосется толпа возле единственного на весь институт зеркала, — в основном, конечно, из-за Светки. Марина теперь предпочитала легкую небрежность в стиле, хотя раньше тоже любила подолгу поправлять волосы, глядя в зеркало.
