мог, помогал молодым рабочим осваивать токарно-резьбовые работы.
Почти все пожилые специалисты, в том числе и «короли», умерли с голоду. Положение на заводе было очень трудное, и все же, несмотря на это, завод работал.
Вскоре о моем возвращении узнали знакомые с завода, где я когда-то временно работал, и стали просить помочь им в инструментальном цехе. За три с половиной года я изголодался по работе и с готовностью согласился. Так и пошло: три часа в день работал на своем заводе, три часа — на чужом. Самостоятельно работать на станке я пока не пытался. А тут еще навалилась на меня бронхиальная астма. Врачи категорически запретили мне жить в Ленинграде из-за климата. Я вынужден был перебраться в Москву.
По инициативе работников Московского отдела социального обеспечения нам, инвалидам Отечественной войны, предложили пройти какие-нибудь курсы: садоводства, пчеловодства, рыбоводства и т. д. Как заядлый рыболов, я выбрал курсы рыбоводства. За год хорошо усвоил разведение и обработку различных рыб и получил диплом рыбовода-инструктора. Но меня тянуло на завод, к любимой профессии.
Осенью 1944 г. я пришел в отдел кадров одного из старейших в Москве заводов — ныне «Знамя труда». Вид у меня был далеко не «королевский»: в старенькой шинели, с палкой, в ортопедических ботинках.
Когда я сказал начальнику отдела кадров, что я токарь-лекальщик 8-го разряда, тот недоверчиво осмотрел меня и заявил, что «токарей выше 7-го разряда не бывает». Тем не менее он вызвал начальника инструментального цеха, который после непродолжительной беседы со мной заявил, что ему очень нужен такой специалист, как я.
— Но как же вы будете работать на станке со своей палкой? — спросил он. — И еще вот что… Простите, но Москва словам не верит, может быть, у вас есть какой-нибудь документ с последнего места работы, подтверждающий, что вы такой большой специалист?
Случайно у меня сохранилась справка об увольнении, в которой говорилось, что «Данилов работал токарем 8-го разряда и уволен в связи с уходом добровольцем на фронт».
— А работать я буду сидя, приспособлю себе специальный стул, — сказал я.
Вопрос был решен. Так началась московская полоса моей жизни.
ГЛАВА 2
Творчество
ПЕРВЫЕ ШАГИ НА МОСКОВСКОМ ЗАВОДЕ
Начальник инструментального цеха Владимир Иванович Ефимов отнесся ко мне хорошо. Чувствовалось, что он доволен моими теоретическими знаниями производства инструмента, но, видимо, сомневается, удастся ли мне как следует работать на станке. Он предложил работать на любом станке, который мне подойдет, но то и дело посматривал на мою искалеченную ногу.
На всех лучших станках работали местные специалисты, и мне не хотелось лезть к ним во вторую смену. Кроме того, я понимал, что на большом станке придется работать стоя, а это у меня вряд ли получится. Поэтому я довольно равнодушно прошел мимо отличных станков «Кергер» и остановил свой выбор на станке завода имени Воскова, на каком работал на заводе в Ленинграде. Станок был запущен, на нем не хватало некоторых деталей. В частности, только после долгих поисков я нашел коррекционную линейку к нему, которую местные специалисты выбросили, полагая, что она лишняя… Оборудовав станок всем необходимым, сделал для себя вращающийся стул и приступил к работе.
То ли я очень изголодался по любимому делу за годы войны, то ли уровень мастерства на этом заводе был несколько ниже, чем на тех ленинградских заводах, где мне пришлось учиться, только со второго месяца я стал выполнять норму на 400%. Тут, конечно, сыграли роль и некоторые уникальные инструменты, которые я привез из Ленинграда.
Кое-кто из работников бросал косые взгляды, иногда отпускал обидные словечки, но по этому поводу я особенно не расстраивался. Пройдя хорошую школу знатных ленинградских стахановцев Коптелова и Художникова, я уже не боялся чужих мнений, тем более что в большинстве своем рабочие отнеслись ко мне хорошо, а порой даже удивлялись: «Вот солдат дает прикурить!»
Завод в то время серийно выпускал очень сложные и точные машины, и взаимозаменяемость резьбовых соединений обеспечивали резьбовые калибры, которые мы делали. Квалифицированных токарей на заводе не хватало, и работать приходилось часто по две смены. Все трудились с большим подъемом: ведь шел последний год войны, и уже чувствовалось приближение дня окончательной победы. Работы было по горло, но это не удручало, а, наоборот, поднимало дух. Несмотря на больную ногу, работал с увлечением и одновременно обучал нескольких учеников.
В цехе меня в шутку называли «резьбовых дел мастером», но я занимался не только резьбой: на меня свалились почти все сложные доводочные работы.
Приобщение к рационализаторской деятельности произошло как-то само собой. Сейчас я даже не могу вспомнить, как стал рационализатором.
По-моему, рабочий становится рационализатором вследствие стечения самых разнообразных, порой случайных обстоятельств. У меня обстоятельства были такие: я много поработал на передовых ленинградских заводах, видел много различных инструментальных цехов, у больших питерских специалистов токарного дела научился работать. И мне, естественно, захотелось здесь, в Москве, применить более совершенные технологические приемы, более производительный инструмент ленинградских специалистов.
Я стал понемногу изменять то один, то другой техпроцесс, а оказалось, что такие изменения, повышающие производительность труда или качество изделий, и есть рационализация. Так я стал рационализатором.
Мне казалось, да и сейчас я так считаю, что в нашей стране рационализацию надо приветствовать и поддерживать. Поэтому в голове никак не укладывалось то, что некоторые руководители инструментального цеха решительно выступали против изменений технологии, установленной много лет назад. Мастер Крылов, например, прямо запрещал мне работать по ленинградской технологии, хотя, как специалист, он не мог не видеть, что «моя» технология гораздо производительнее старой. Действовала «инерция старой техники».
Я не отступал, мастер тоже был упрям, и в результате — скандал. Мастер, а он проработал на этом заводе 25 лет, пошел на прием к директору завода и, как мне потом рассказали, поставил вопрос «на попа»: «Или я, или Данилов, вместе нам не работать!»
Все-таки большинство руководителей в цехе рассудило правильно, по-советски. Меня поддержали мастера Н.М. Панов, А.И. Лычев, начальник центральной измерительной лаборатории (ЦИЛ) завода В.Н. Фалеев, некоторые токари (те, которым я успел передать кое-что из моего ленинградского опыта). Кончилось тем, что Крылова перевели на другой участок.
Завод, на котором я работал, в 1950 г. был объединен с другим предприятием, и теперь наш инструментальный цех стал огромным. С тех пор я здесь и работаю токарем и не собираюсь отсюда уходить до конца своей жизни. Завод стал для меня родным домом. Куда бы меня ни заносила судьба по изобретательским делам, всегда с радостью возвращаюсь в свой инструментальный цех, к моим ученикам и товарищам по работе.
В начале 50-х годов техническое творчество разделялось на три категории: рационализаторское предложение; техническое усовершенствование; изобретение.
Осуществив около 30 рационализаторских предложений, я решился на первое техническое
