окунулся и чего-то там не поделили. Остались дочь пяти лет да трехкомнатная квартира. И денег — тю-тю. Как не было. Через месяц после его смерти нажралась люминалу. Едва откачали. Свекр из Сибири приехал. И обеих: и невестку, и внучку, — к себе забрал. Вот так при нем и выхаживалась — из неживых в едва живые. Это только теперь уломали съездить развеяться. А ты говоришь…
— Я говорю, что я мудак! — с чувством сообщил Коломнин.
— Кто бы спорил! Хотя мужик ей точно нужен. Аж сочится баба.
— А ты что ж?
— Мне не даст и под пистолетом.
— Потому что друг мужа?
— И это тоже. Словом, без шансов. А вот ты, думал, сумеешь растопить.
Из спальни послышалось напоминающее скрежетание.
— В общем, если хочешь, подожди. Я их с полчасика пошпокаю да выставлю. Еще поболтаем.
Последней фразы Коломнин не расслышал, как не обратил внимания на то, что исчез Ознобихин. Услышанное ошеломило его. Теперь он понял, что так поразило в этой беззаботно вроде бы веселящейся женщине. В ее смеющихся глазах угадывалась наледь. Как ряска на стылой воде, когда первая, едва заметная пленка отгораживает от внешней жизни впавшую в зимнюю спячку реку.
Вышедший через сорок минут Ознобихин не застал в номере ни внезапного гостя, ни початую бутылку джина.
Утром следующего дня, едва встряхнулись от дремы «пляжные» тайцы, на набережной появился всклокоченный невыспавшийся человек. Он уселся на парапет строго напротив отеля «Холидей», что-то непрестанно бормоча про себя. Несмотря на горячечное состояние, он пристально вглядывался в наполняющийся людской поток, потекший от отеля к пляжу. В какой-то момент вздрогнул, очевидно, заметив того, кого высматривал, но вопреки логике не пошел навстречу, а напротив, поспешно спрятался за подвернувшуюся пальму.
Еще с час Сергей Коломнин издали наблюдал за группкой отдыхающих, среди которых была и Лариса. Несколько раз порывался подойти, но всякий раз кто-то из окружающих оказывался поблизости, и он вновь ретировался. И только, когда Лариса в одиночестве направилась к воде, Коломнин решился. Не успев даже надеть сброшенные сланцы, журавлиным шагом перемахнул он горячую песчаную полосу и остановился чуть сзади, перебирая босыми ногами и пытаясь сдержать дыхание. Видимо, неудачно. Потому что женщина встревоженно обернулась.
— Ба! — вяло удивилась она. — Весельчак — балагур. Не нащебетались вчера?
Всмотрелась в его разом сделавшееся страдальческим лицо. Что-то быстро про себя определила.
— Так, понятно! Вижу, здесь подработал Ознобихин. Так вот прошу запомнить, я на отдыхе и никакие утешители мне…
— Вот, — Коломнин выдернул из кармана шорт смятый лист и протянул Ларисе. Она вгляделась в несвязные, отрывистые записи и непонимающе подняла глаза.
— Это веселушки всякие. Я тут ночью накидал для памяти. Словом, обещаю, буду прямо по темам рассказывать. Все, что захочешь. Ларис, пойдем погуляем, а?
— М-да, — в некоторой растерянности протянула она. — Такое мне еще точно не попадалось.
— Я вообще-то по жизни человек веселый, — заискивающе попытался набить себе цену Коломнин. — С тобой только что-то торможу. Но это, наверное, пройдет. Дня через два-три.
— Еще и стратегическим планированием увлекаетесь, — она с интересом смотрела на странный танец, что исполнял он на песке обожженными ногами, не смея отбежать к воде. — Ладно, разрешаю остудиться и подождать у асфальта. Все равно перезагорала.
Это было странно. Но теперь, когда Коломнин узнал о ней главное, с него как-то сама собой спала вчерашняя одеревенелость. И хоть не заливался соловьем — чего не умел, того не умел, — но стало им легко и свободно, потому что то, что рассказывал один, оказывалось неизменно интересным другому. Вечером отправились они гулять по ночной Поттайе. И Коломнин вдруг увидел этот город, по которому до того вроде бы и не ходил — так, шмыгал. А теперь упивался происходящим, потому что вся эта сочная экзотика оттеняла его Ларису. Они вновь шли мимо бесчисленных барных стоек на душных улицах. Как и вчера, он приветствовал восседающих на табуретах проституток, и те с неизменным радушием махали в ответ, что вызывало веселые, согревающие его душу Ларисины комментарии. Они садились за столик возле ринга для кик-боксинга, на котором молотились, сменяя друг друга, пары боксеров, и Коломнин отмечал, что официант, выслушав Ларисин заказ, выполняет его с особенным удовольствием. Порой он умышленно приотставал, делая вид, что развязался шнурок, и потом нагонял, не сводя глаз с тугих икр. Как-то остановились у лотка с фруктами и принялись на пари запоминать экзотические названия, что на ломаном английском выговаривал продавец. Лариса и впрямь запоминала.
Коломнин же, быстро запутавшийся в мудреных названиях, перешел по соседству, к цветочнику, у ног которого стояла широкая, словно тазик, корзина с тропическими цветами. — Ай вонт ту! — Коломнин требовательно обвел пальцем вокруг корзины. Ему хотелось сделать для Ларисы что-то особенное. — Хау… как это? Хау матч?
— Ту?! О! Сиксти долларс!
— Сиксти? Это, стало быть? Ван, ту!.. — он перебрал пальцы. — Шестьсот, что ли?!
— Йес, йес! Сиксти!
Коломнин помертвел: ни на что подобное он не рассчитывал. В кармане едва набиралась сотня долларов. Да и, честно говоря, названная сумма превышала всю оставшуюся в отеле наличность.
Но отступать было поздно, — подошедшая Лариса с любопытством прислушивалась к разговору.
— А! Где наша не продадала?! — Коломнин сорвал с руки «Роллекс», купленный полгода назад с банковской премии: президент банка внушал высшему менеджменту, что часы, наряду с ручкой и галстуком, — лицо банкира. — Вот это стоит девятьсот долларов. Девятьсот, понял?! Отдаю!..Погоди, как девятьсот на твоем поганом языке будет?
Он мог бы не затрудняться. Продавец, затаив дыхание, нетерпеливо тянулся к часам: тайцы давно научились разбираться в дорогих вещах.
— Пойдем отсюда, Сережка! — Лариса подхватила спутника за руку. — Стоит ли тратить сумасшедшие деньги на прихоти?
— Стоит! — упрямо заверил Коломнин. — На тебя — стоит!
Лариса улыбнулась:
— Тогда, раз уж решился, перестань мучиться и дай ему шестьдесят долларов. Уверяю тебя, останется доволен!
Она посмотрела на озадаченное его лицо и расхохоталась:
— Языки учить надо, юноша! Сиксти — это как раз шестьдесят. Добавь пять долларов, и цветы доставят прямо ко мне в отель, — она обменялась с разочарованным продавцом несколькими репликами на английском и увлекла кавалера дальше. — А вообще — спасибо.
— За цветы-то? Оно того не стоит.
— За цветы тоже, — Лариса поколебалась. — Расскажу все-таки. Подобное у меня было один раз. Я была студенткой, и меня тогда изо всех сил обаял один аспирант. Все замуж звал. А я… хоть и нравился, но вертихвостка та еще была. Так что динамила от души. И как-то затащил он меня в меховой салон. Решил подарить шубу. А сам-то, я знала, жил в общаге, помощь от родителей не принимал, хотя все были в курсе, что батюшка вполне при больших деньгах. По ночам какие-то фуры разгружал, чтоб было на что угощать. Единственно — на День рождения перед тем ему отец «девятку» подарил. Перламутр. Тогда это самый писк был. Против машины не устоял — принял. Очень гордился. Хвоста распускал, когда по Москве рассекали. Вот на ней и подъехали. Только не в тот отдел черт его дернул зайти, — в шубах-то не разбирался. Так что примеряла я норку. Смотрелась, видно, удачно. Он аж зарделся:
— Берем!
— Ради Бога! — и выписывают чек на нынешние две тысячи долларов.
А у него, бедолаги, на все-про все где-то триста в заначке.
Я, конечно, снимать шубу. Да и мерила больше, чтоб подурачиться. Гляжу, побелел:
— Сказал, твое. Значит, носи!
Директора истребовал. Документы и ключи от машины вынул:
