Аннином гардеробе для Катеньки ношеную, но крепкую шубку, однако Ионыч шубку отобрал и постелил себе под зад вместо коврика. Вездеход тронулся, ломая тонкую ледяную корку. Выехали на заснеженную дорогу, петлявшую в теплых камнях. Камни, отойдя от бури, набрались подземной силы и щедро отдавали тепло в окружающий мир; снег рядом с ними быстро таял, проклевывалась черная травка.
Тем временем с юга к дому Пяткиных подошел мертвяк.
Мертвецу казалось, что он бежит. На самом деле он едва передвигал набухшими от воды ногами. Его одежда местами изорвалась, кожа на лице облетела, как штукатурка в нежилом фонде, а примерзшие к ногам сапоги издалека казались копытами гигантского козлища. Серый вошел в дом. Он не удивился и не испугался царившей здесь пустоты и холода: для мертвяка это было обычное состояние; он и внутри был таков. Мертвец нашел в коридоре мертвого пса, похлопал его по спине. Потом натолкнулся на Марика. Схватил его слабыми руками за ноги, потащил через весь дом к выходу.
Это действие заняло у него почти два часа.
Серый положил Марика на снег и наблюдал, как мертвый мальчишка проваливается в белую рыхлую кашу, как снег высасывает из кожи все цвета, кроме серого и белого, а голубые искры проникают в тело мальчишки и меняют его, преобразуя внутренние органы в пузыри с темно-синей жидкостью.
Наконец, Марик открыл глаза. Новые глаза: иссиня-черные, маслянистые.
— Очнулс? — спросил серый.
— Забыл слово, — признался Марик, лежа на спине и разглядывая небо. Небо было молочно-белое, без единого облачка. В зените кружили скучные черные птицы.
И тишина.
— Прив, — сказал серый. — Как тебя зов?
— Меня зовут Марик, — сказал Марик.
— А меня — Машка. — Cерый ткнул указательным пальцем себя в лоб. Содрал висящий на кровяной ниточке лоскуток кожи, проследил за тем, как он медленно опускается на снег.
Мальчик сел. С удивлением посмотрел на стекавшие с пальцев голубые искры.
— Что это?
— Голубые искры, — объяснил Машка. — Силу дают. Силу отнима. Ты не умира, потому что они.
— Машка? — Марик задумался. — Вы же… забыл слово.
— Муж, — подсказал Машка.
— Мужчина, — поправил Марик.
— Муж, — повторил Машка. — Машка — жен имя. Но это одно имя, котор я помню.
— Это женское… — Марик нахмурился. — Забыл слово.
— Имя, — подсказал Машка.
— Я дам тебе другое забыл слово, — предложил Марик. — Мужское.
— Как хоч. — Машка пожал плечами. Левое плечо опустил, а правое не смог.
— Почему Машка? — подумав, спросил Марик.
— Девк мою так звал, — сказал Машка. — Обещал в клуб своди. Годовщи у нас был.
— Забыл слово, — прошептал Марик. — И что дальше?
— Убили мен.
— И меня убили, — прошептал Марик, чувствуя, как в голове ворочается клубок страшных воспоминаний, да только размотаться никак не может.
В боку закололо.
— Фермеры с холма, — сказал Машка. — Убийц.
— Ты за ними? — спросил Марик. — Забыл слово.
— За ним, — сказал Машка. — Девк в таком виде не покаж. Остается за ним.
— Забыл слово, — сказал Марик. — Забыл слово. Давай я буду звать тебя Сармат Павлиныч.
— Хорош им. — Машка кивнул. — Повтори, пож.
— Забыл слово, — признался Марик, вставая. — Тогда я буду звать тебя Иннокент Винный.
— Хорош им. — Машка повернулся и пошел по дороге на юг. — Идем.
— За убийцами?
— За убий.
Они пошли на юг. Их вело какое-то новое чутье, позволявшее чувствовать убийц на большом расстоянии. Они не смогли бы объяснить, откуда взялось это чутье и каким образом они им пользуются; они в таком состоянии вообще могли объяснить очень немногое, и каждый час забывали что-то из старой жизни. Их память напоминала песочные часы — каждую секунду песчинка-воспоминание проваливалась в нижний сосуд, мистическим образом связанный с ненасытной бездной, и навсегда исчезала там. Они наловчились удерживать часть воспоминаний, используя содержавшиеся в снегу голубые искры. Изредка они, сами не зная зачем, наклонялись и хлопали ладонями по ледяной корке или по камню — хлоп-хлоп, а потом шли дальше.
— Я буду звать тебя Киноген Готовцев.
— Дав.
— Забыл слово.
— Что?
— Хотел забыл слово, но забыл слово.
— Убийц, найд.
У Марика закололо в боку.
Мальчик прошептал:
— Девочка не виновата.
— Для мальч всегда девоч не винова, — сказал Машка и засмеялся-закудахтал: — Подкаблучник! — Объяснил серьезно: — Так звала меня сестр, когд злилась. А я прост люб Машку.
— Девочка не виновата, — упрямо повторил Марик.
Машка задумался.
— Машкой звали мою девк. Она не винов. Я винов.
— Ее забыл слово Катенька, — сказал Марик. — Она забыл слово хорошей девчонкой. Я хотел с ней дружить. Я хотел забыл слово.
Машка поднял голову:
— Я помню, как свою девк целова.
— Це-ло-вал, — сказал Марик. — «Целовал» — хорошее забыл слово.
Они посмотрели друг на друга и засмеялись-закудахтали, старательно и с видимым усилием:
— Ха. Ха. Ха. Ха. Ха. Ха.
Снег таял неравномерно, обнажал сырую, податливую, пахнущую прелой травой землю.
Утопая по щиколотку в грязи, серые шли по разбитой красной дороге меж теплых камней. Шли на юг, в Пушкино.
Часть вторая
Праздник серости
Глава первая
