на безвинных людей и всячески их калечить.
— Снести ему башку и концы в воду! — крикнул молодой конвоир, меряя расстояние торопливым нервным шагом. — Приказ есть? Есть! Право имеем? Имеем и еще какое! Так чего ж не воспользоваться своим правом, подкрепленным приказом?
— Погодь, Лапкин; ишь, раздухарился! Дай дослушать.
— Это неправда, — сказал Федя, нервно облизывая бледные губы. — Не начну нападать! Да что ж вы в самом-то деле! — Сокольничий всхлипнул. — Я ж мухи не обидел! Жил по-христиански, в возрождение града Китежа верил, заветы соблюдал — когда такая возможность имелась, конечно… не хочу я умирать! Не желаю! Не убивайте, пожалуйста!
Усатый покачал головой. Поднял оружие.
— Ты прости, гражданин мертвец, но…
— Дядя Федя… — прошептала Катенька.
— Эй, я велел тебе смотреть в витрину! — зашипел на девочку Ионыч. — А ну поворотись к зрелищу задом, а к котлу — передом.
— Дядя Федя! — закричала девочка, вырвала руку и, проваливаясь в снег почти по колено, поспешила к сокольничему. Подбежала, ткнулась мордашкой Феде в живот, крепко обхватила сокольничего ручонками. Федя неловко обнял девочку, погладил по голове.
Прошептал:
— Живая, удивительно… — Он вздохнул: — А я вот неживой. Странно как-то получилось.
— Дядя Федя, это ничего что неживой! Ничего!
— Ну что ты такое говоришь, Катенька! Я ведь тварь мертвая, лузер, который, померев, проиграл в игре, именуемой «жизнь»…
— Но я всё равно люблю тебя, дядя Федя! Ты — самый добрый! А помнишь, ты мне на конечках разрешил покататься, и я почти покаталась, но дядя Ионыч запретил? Помнишь? Помнишь, жалел меня, когда я испугалась водяного из колодца, жалел и смеялся, говорил «Горемычная ты моя, нету в колодце никакого водяного, помер он три года как…» Помнишь?
— Помню, лапушка.
— Так и какая теперь разница, жив ты или мертв, коли я с тобой поговорить могу? Обнять тебя?
— Так ведь мертвечиной от меня воняет, Катенька…
— Это ничего! Ничего!
Усатый и безусый молча наблюдали за развертыванием человеческой трагедии. Безусый даже перестал нервно ходить.
Девочка повернула заплаканное лицо к конвоирам, закричала:
— Что же вы, дяденьки? За что вы его так? Вы что, не понимаете, почему мертвые разъярились? Да потому что это ваши друзья, родственники, соседи! Мучаются они от вечной боли, к вам за капелькой поддержки и сочувствия приходят, а вы их давай убивать и жарить! Вот и они убивать принялись от такого к ним отношения! Так скажите мне: по-человечески вы поступаете? Нет! Виновны ли мертвые? Виновны, но вы-то виновны в гораздо большей степени! А дядю Федю не троньте! Он никого убивать не станет, у него есть я и дядя Ионыч, мы его в самую трудную минуту поддержим! Дядя Ионыч! Скажи им, умоляю!
Ионыч вышел из тени, подобострастно улыбнулся конвоирам.
— Вы кто? — строго спросил усатый конвоир.
— Ионыч я, простой русский мужик.
Молодой конвоир недоверчиво хмыкнул.
— Ваша девочка? — уточнил усатый.
— Дочурка приемная, — сказал Ионыч. — Умница моя, единственная отрада.
— Светлая девочка, — сказал усатый и положил безусому руку на плечо. — Пошли-ка отсюда, рядовой Лапкин.
— Да как же это, товарищ сержант! — Молодой безусый конвоир расстроенно шмыгал носом. — Неужели в самом деле нарушим приказ и отпустим мертвяка?
— Молодой ты еще, Лапкин, безусый. — Усатый конвоир вздохнул. — Идем, водкой угощу… — Он обернулся, крикнул: — Следите за другом, гражданин Ионыч. И на голову ему что-нибудь набросьте, а то издалека видно язвы и понятно, что он серый.
Ионыч поклонился в ножки:
— Не переживайте, почтенные стражи порядка, сделаю в наилучшем виде.
Конвоиры скрылись за углом. Ионыч мгновенно разогнулся, сплюнул презрительно. Федя обнял его:
— Ионыч, спасибо!
Ионыч оттолкнул мертвого приятеля:
— Ты руки-то не распускай. Смердит от тебя дохлятиной.
— Смердит, — печально согласился сокольничий.
— Лучше поблагодари, что я Катьку тебе на выручку послал, — небрежно заметил Ионыч. — Если б не я, валяться тебе в снегу без башки, а то и без всего остального.
Сокольничий поклонился Ионычу:
— Спасибо, Ионыч. До гроба тебе обязан.
— Шапку где посеял? — спросил Ионыч, задумчиво разглядывая покрытую струпьями Федину макушку. — Ну и урод же ты, Федор!
Сокольничий пожал плечами:
— Уронил шапку, пока бегством спасался.
Ионыч сорвал с Катеньки дырявую шапчонку, натянул Феде на уши. Отошел, осмотрел критически:
— Пойдет. Рожа у тебя покамест не серая, просто бледная, за человека сойдешь.
— А Катенька как без шапочки-то? — спросил сострадательный Федя, оглядывая дрожащую девочкину фигурку. Катенька подняла воротничок повыше, обняла себя и топала на месте, пытаясь согреться. Русые волосы упали на лоб и плечи, кончики волос покрылись седым ледком.
— Ничего, дядя Федя, ничего, — прошептала девочка. — Главное, вы в безопасности. А я уж как- нибудь протяну.
— Вот именно, — сказал Ионыч. — А теперь пойдемте скорее за вездеходом. Надоел мне этот вонючий городишко, в печенках сидит.
— Прав ты, Ионыч, — сказал Федя. — Нечего тут делать: провинция бестолковая, никакого шарму, как в столице, и никакой природной свободы, как в деревне. Да и тарелочку, наверно, пора теплой водичкой полить.
— Давно пора, — согласился Ионыч. — Замерзнет без ухода тарелочка.
Глава шестая
— Папаша, поднимай шлагбаум! — закричал Ионыч, ногой колотя по будке. — За вездеходом хозяева пришли!
Из полосатой черно-желтой будки выглянул дедок. В одной руке он держал чайник с закипевшей водой, в другой — револьвер.
— Ишь, расшумелись, ироды, — пробурчал. — Я уж подумал, серые вернулись.
Мимо проходил патруль, и Ионыч погромче заявил:
— А серых нет уже, папаша, и всё благодаря слаженным действиям наших доблестных войск! — С этими словами Ионыч поклонился патрулю, Катеньку схватил сзади за шею и тоже заставил кланяться, а Федя и без его слов поклонился, чуть на колени не упал. Патруль прошел мимо, на поклон никак не ответил, но было заметно, что бойцы польщены.
Дедок нырнул в будку и спустя мгновение вынырнул с кружкой горячего липового чаю. Отхлебнул, с лукавой улыбкой посмотрел на гостей.
