— А вы почему в госпитале службы? — спросил Рыбнев. — Неужели такая прекрасная девушка работает в ФСД?
— Я на обследовании, — уклончиво ответила Наташа. — А еще я — машинистка при полковнике Ермакове, — она зажмурилась. — Не смейтесь, это правда!
Рыбнев и не думал смеяться.
— Сложная работа для девушки.
— Наоборот, женщины лучше справляются, — возразила Наташа и стянула с головы шапку. Сбоку возле виска у нее блестел металлический разъем; чуть выше из-под кожи выпирали зеленый и красный светодиоды. Рыбнев отвернулся, Наташа поспешно натянула шапочку:
— Говорят, мужчине нельзя показывать разъем.
— Почему?
— Потому что вы можете подглядеть мысли честной девушки и использовать их против нее, — заявила Наташа, роняя листья на тротуар. Перегнулась через скамейку, зачерпнула талого снега и кинула Рыбневу в плечо:
— Вот вам!
Рыбнев схватил немного снега, слепил маленький снежок и легонько кинул в Наташу; девушка наклонилась, руками закрывая лицо, и снежок попал ей в лоб.
— Ай, больно! — захныкала Наташа.
— Наташенька, простите, не хотел, видит бог… — Рыбнев смутился, потянулся к девушке, чтоб успокоить.
— Ага, попался! — закричала Наташа, размазывая снег Рыбневу по лицу. — Намылила!
— Вот как! — закричал Рыбнев, наклонился, чтоб взять снега, но тут ему стало дурно, и он чуть не упал. Голову разламывало от боли; мелькали знакомые мутно-красные образы: глаз, покрытый слизью, глядящий из бездны; бездна, глядящая на него.
— Сударь, вам плохо? Ой, батюшки… — Наташа помогла ему сесть на скамейку. — Погодите, я позову врача.
Рыбнев схватил ее за руку:
— Не надо врача, Наташенька. Мне уже лучше. Посидите лучше со мной немного.
— Я так испугалась, — призналась Наташа, усаживаясь. — Вам точно лучше?
— Точно, — сказал Рыбнев.
Некоторое время они сидели молча: наблюдали, как жаворонки строят на соседнем дереве гнездо из окурков. Папа-жаворонок приносил новые окурки, а мама-жаворонок расставляла их по кругу; получалось что-то вроде эскимосской иглу.
— Люди очень много курят, — сказала Наташа. — Это так обидно. Мой дедушка часто курил и умер от рака легких.
— Соболезную.
— Это ничего, он давно умер, я маленькая была. Мне было обидно, что стало некого за бороду дергать. Вы знаете, у моего дедушки была роскошная белая борода, как у деда Мороза.
— А я родился в детдоме, — признался Рыбнев. — Не знаю ни родителей, ни бабушек с дедушками.
— По вам видно, что вы очень одинокий, — сказала Наташа и призналась: — Я за вами уже несколько дней наблюдаю. Вы по утрам зарядку делаете у раскрытого окна.
— Так заметно? — Рыбнев смущенно почесал затылок.
— Не очень. Но я же машинистка: иногда мне кажется, что машина, к которой меня подключают, стала мной самой, и я чувствую себя обязанной замечать всё и всех; вот, вас, например, заметила.
— А почему вы решили стать машинисткой? — спросил Рыбнев.
— Я знаю, что вы думаете. — Наташа сказала баском, пытаясь сымитировать Рыбнева: — «Девушка соглашается на уродливые механизмы в черепе; какая безвкусица!» — вот какая мысль вертится у вас в голове.
— Ничего такого я не думал, — честно ответил Рыбнев.
— Но у меня и без разъема есть уродство, — сказала Наташа, расстегивая пальто. Приподняла свитерок, и Рыбнев увидел, что у нее сбоку, в районе печени растет ручка; вроде как у младенца, безвольная и бледная. Наташа поспешно закрыла ручку свитером, застегнула пальто.
— Уродство вызвано, как говорят доктора, воздействием на человеческий организм чужеродной среды.
— Мне очень жаль, — неловко прошептал Рыбнев.
— Глупости, — заявила Наташа. — Не о чем тут жалеть: у меня очень интересная жизнь. Много друзей.
— Молодой человек? — спросил Рыбнев.
— Молодого человека нет, — призналась Наташа. — Молодые люди, ознакомившись с моей тайной, начинают меня опасаться.
— Идиоты! — уверенно заявил Рыбнев. — Но скажите, Наташа, неужели при современном уровне медицины от вашей маленькой проблемы нельзя избавиться хирургическим путем?
— Дело в том, сударь, что свою маленькую проблему настоящей проблемой я не считаю. С ней я родилась, с ней и умру.
Рыбнев сконфузился:
— Простите, Наташа, я не хотел…
— Ай, да оставьте вы это! — Наташа засмеялась и взглянула на часы: — Ой, через сорок минут ужин! Сударь, давайте перед ужином прогуляемся к прудику; тут чуть дальше во дворе есть совершенно замечательный пруд с лебедями.
— Пойдемте, — сказал Рыбнев, помогая Наташе подняться. Девушка церемонно поклонилась ему:
— Вы — настоящий джентльмен, сударь.
— Ради прекрасной дамы готов на всё, — ответил Рыбнев.
— Ох, так уж и на всё!
Они засмеялись.
Наташа схватила Рыбнева за локоть, и они пошли к прудику смотреть лебедей. Лебеди были самые разные: черные, желтые и синие в крапинку. Наташа достала из кармана бумажный пакетик с колбасными обрезками и кормила лебедей с руки. Птицы хватали обрезки длинными липкими языками и набивали клювы, смешно надувая лохматые щечки.
— Чудесные птицы, — сказал Рыбнев, усаживаясь на скамейку возле пруда. Он наблюдал за хохочущей Наташей и думал, что пока Первоцвет не разберется с его памятью, доступ к архивам ФСД ему запрещен; значит, и Ионыча найти будет сложнее, почти невозможно. А если уж Первоцвет Любимович разберется — тем более Ионыча не достать. Но Наташа машинистка — а это, считай, прямой доступ к сети. Получится ли ее использовать, чтоб добраться до убийцы Сашеньки?
Наташа, словно прочла его мысли, повернулась и, улыбнувшись, помахала Рыбневу рукой. Рыбнев поднял руку и взмахнул в ответ; вспомнил застывшее Сашино лицо, разрезанное платье, темные полосы на белом; слова Рикошета Палыча вспомнил, которые он ему когда-то сказал: «А ты не думай, что труп. Думай: поломанная кукла. Ты же не плачешь над поломанной куклой? Это только дети плачут; да и то не все». «Мне необязательно представлять, что это кукла, — ответил тогда Рыбнев. — Пускай человек: мне всё равно». «Вот вроде хороший человек ты, Рыбнев, — заметил Рикошет Палыч. — К людям подход имеешь, поговорить с тобой о том о сем приятно, выпить тоже, а мертвецов не уважаешь. Почему так?»
— А зачем их уважать, Рикошет Палыч? Они ведь уже и не люди вовсе: куклы, как вы верно подметили.
— Но если эта кукла дорогой для тебя человек?
— Тем более: для куклы место в гробу, а не в моем сердце. В моем сердце живой человек, воспоминанья о нем.
— Что ж ты тогда, друг мой Рыбнев, вынес мертвую Сашеньку из дому на руках и рядом с мертвым ручным котом положил? Почему наверху не оставил, если тебе всё равно было?
