Финиан вошел в палату со мной, однако оставался недолго — передал только привет от Артура. Он всегда разговаривал с отцом, будто тот его понимал. Бесполезный, как и — любой другой, способ общения с ним, но лучше, чем молча сидеть у постели.
Потом он оставил нас наедине, понимая, что я так хочу.
В палате горел ночник. Я сидела и смотрела на отца. Он тихо спал, дыша кислородом, поступающим через введенную в нос тонкую как соломинка прозрачную трубку. Поредевшие волосы потускнели, под восковой кожей проступали кости черепа, отчего он выглядел намного старше своих шестидесяти семи лет. Я не раз видела его больным за последние несколько месяцев, но сейчас все было иначе.
«Сейчас, Иллон, все будет кончено».
В определенном смысле отец давно покинул этот мир — ничего не осознавал и ни на что не реагировал. Если пользоваться археологическими терминами, его разум превратился в однообразный плоский ландшафт без признаков человеческого присутствия: пустыннее пустыни и бесплоднее ледников. Зная, что кроме знакомой мне, все еще живой телесной оболочки от него ничего не осталось, могла ли я считать, что он существует? Когда разрушается личность, неужели душа остается?
Если она подвластна лишь смерти, что с ней в конечном счете происходит? Бесследно исчезает? Переходит в иной мир? В ту минуту я, как, бывало, отец, верила тому и другому.
Склонив голову, я помолилась о том, чтобы «благословенное избавление», выражаясь словами отца Берка, скорее наступило, и снова посмотрела на папу. Захотелось спеть ему припев любимой колыбельной, которая не выходила у меня из головы. И я запела.
Ричард отзвонился после двух ночи и сказал, что обязательно прилетит, но не раньше субботы: в клинику поступил недоношенный младенец, которому требуется его внимание. Как педиатр, брат специализировался на выхаживании таких детей. От отца-актера мы оба унаследовали этический принцип доводить дело до конца — «представление должно продолжаться». И сейчас, несмотря на обстоятельства, он считал своим долгом помочь ребенку выжить. Тем более что, как и я, испытывал, очевидно, облегчение оттого, что отец уходит, и хотел искупить вину, спасая новую жизнь.
Вернувшись домой, я не сразу смогла заснуть. Наш Бу, а он вдвое крупнее среднего домашнего кота, растянулся сбоку от меня поверх легкого одеяла, и от него шел такой жар, что душная летняя ночь стала невыносимой. Отбросив одеяло в сторону и накрыв Бу с головой, я лежала в постели раздетой, но сон все равно не приходил.
Мысли крутились вокруг того, что Терри Джонстон говорил Гейл на своем дне рождения о «красотке», которую подцепил. Он сказал «готтентотская». Насколько я знала, готтентотами раньше называли одно из племен, живших в африканской пустыне. Не хотел ли он дать понять, что у него свидание с чернокожей женщиной — возможно, Латифой Хассан? Кто бы она ни была, Терри назвал ее «готтентотской Венерой» — что это могло означать? Может, и ничего, но давало основание полагать, что он встречался с убитой примерно в то время, когда она исчезла.
Разговорившись по пути в больницу, Терри упомянул, что спустил все деньги, загуляв с какой-то женщиной. Вдобавок у тех, кто его знал, создавалось впечатление, что он не вылезает из долгов. Бен Аделола и его сестра тоже разругались из-за денег. Случайное совпадение?
Я ворочалась в постели, думая, что не могу заснуть, но когда в очередной раз посмотрела на часы, они показывали 5.20. Мои мысли и сны переплелись.
Бу куда-то подевался, и теперь я замерзла, поэтому натянула на себя одеяло, прежде чем снова уснула. На этот раз мне вроде ничего не снилось, однако через три часа я вскочила с мыслью, не расспрашивал ли Росс Мортимер приходского священника, как и я, о витражном окне. Если бы такой разговор состоялся, отец Берк, вероятно, меня бы предупредил. Но я была уверена, что главную роль в истории с окном сыграла мисс Дьюнан, а значит, Мортимер в своих поисках все равно на нее выйдет.
Стоя под душем, я подумала, что карантин снят и статую Мадонны с Младенцем можно представить на всеобщее обозрение в Центре исторического наследия. Только прежде мне хотелось выяснить ее происхождение и, главное, что скрывается у нее внутри. Библиотека и центр открывались в десять. Есть время позавтракать, узнать в лечебнице, как чувствует себя отец, позвонить маме и, переговорив с Пегги, связаться с группой по расследованию убийства.
Когда Пегги через полчаса приехала, я зашла в офис сказать ей, что отцу стало хуже. Потом позвонила маме — она всю ночь провела с ним. По ее словам, в состоянии отца заметных изменений не было. Узнав, что Ричард скоро вылетает, она обрадовалась и попросила меня разыскать и захватить с собой, когда в следующий раз поеду в лечебницу, любимое стихотворение отца — «Июнь» Фрэнсиса Ледвиджа. Я пообещала прислать его по факсу.
По дороге на работу Пегги купила экземпляр «Айрленд тудей», дабы показать мне, что пишут о последних событиях. На первой полосе в глаза бросался заголовок: «Загадочная болезнь отступила». На четвертой странице я отметила небольшую заметку: «Страшная находка в деле танцовщицы из стриптиз- клуба».
Даррен Бирн не был автором этих публикаций. Образец его «творчества» встретился дальше — всего несколько строк, причем там, где они не слишком заметны.
ВРАЧ НЕ ВЫДЕРЖИВАЕТ НАПАДОК
Доктор Хади Абдулмалик, сотрудник больницы, находившейся в самом центре вспышки инфекционного заболевания в Каслбойне, покинул вчера свое рабочее место, после того как подвергся нападкам расистов.
Представитель Службы здравоохранения заявил, что хотя поведение некоторых граждан Каслбойна заслуживает осуждения, первоочередной обязанностью врача является забота о пациентах. Если доктор Абдулмалик того желал, он получил бы разрешение покинуть больницу Святого Лоумана, как только соответствующая замена была ему обеспечена.
На первый взгляд мелочь, а на деле — гнусная клевета. Пока продолжался кризис, Бирн не упускал случая вылезти с расистскими инсинуациями и сейчас хотел бросить тень на репутацию Абдулмалика. Однако повел себя как хулиганистый оболтус, отчаявшийся подыскать на школьном дворе подходящую жертву и напустившийся на первого встречного, который ни в чем не виноват. Редактор, очевидно, испытывал неловкость, давая заметку в номер, и поместил ее подальше от главных новостей Каслбойна, а заодно, вероятно, смягчил авторскую тональность. Директор школы схватил шкодника за руку. Возможно поэтому, а еще потому, что все последующие события плохо вязались с его скандальными репортажами об убийстве и грядущей эпидемии, Бирн заявился ко мне домой ради интервью, которое вернуло бы ему расположение начальства.
Я не стала рассказывать Пегги о стычке с Бирном — времени не хватало. Позвонила Галлахеру на мобильный; тот был отключен. Может, следственная группа передислоцировалась в Наван, где у них оперативный штаб? Впрочем, какая разница? Телефон в Наване я не знала, да и внимание следователей хотела обратить на то, что скорее относилось к компетенции Грута. Позвонив в гостиницу, Питера в номере не застала, в больнице его тоже не видели.
