но, очевидно, это не так. Теперь стало понятным, что я слишком близко подошла к черте, за которой начинается брюзгливость — черта, которая представляется мне исключительно непривлекательной — но здесь, похоже, я ничего не могу с собой поделать. Ну что ж…
За несколько месяцев до описываемых событий я случайно столкнулась со старой подругой матери, у которой была дочь моего возраста. Вместе с дочерью этой женщины мы ходили в церковь, вместе пели в хоре, вместе ездили в лагерь, и, пусть даже не виделись бог знает сколько лет, я по-прежнему считаю ее своей подругой. И вот ее матушка сказала мне очень небрежно, пока мы ожидали зеленого света светофора на углу: ее дочь надеется, что Иисус не возвратится, пока она не выйдет замуж, потому что она не хочет упустить свой шанс позаниматься сексом. Потом она рассмеялась. У вас, наверное, возникла целая куча вопросов — и первый из них, конечно, такой: почему эта женщина сочла нужным рассказать мне, что ее тридцатидвухлетняя дочь по-прежнему девственница? Я, правда, вспомнила об этом потому, что, взрослея, большую часть времени испытывала абсолютно те же самые чувства. Мне нужно было как можно быстрее выйти замуж. Просто чтобы Иисус не возвратился раньше, до того как я успею позаниматься сексом, а мне не разрешалось заниматься сексом до замужества. Вот поэтому мне нужно было успеть выйти замуж до того, как возвратится Иисус, что, как всем известно, могло случиться в любой момент. Яко тать в ночи. Это прекрасно объясняет некоторые подозрения, которые я питала в отношении секса, а именно: он имеет чрезвычайно большое значение и остается тем, что я не желаю упустить ни в коем случае. И объясняет мою прозаичную убежденность в том, что вскоре на востоке с небес на землю в свете лучей славы сойдет Иисус с мечом в руке и возвестит Армагеддон. (То, что произойдет дальше, варьируется в зависимости от теологии, но есть одна вещь, в которой все единодушны — для секса там не найдется места.)
Просто удивительно, что после такого воспитания я еще способна вести себя более-менее нормально. Когда вы начинаете с того, с чего начала я — в ожидании возвращения Иисуса на землю с известием о конце света, — и заканчиваете там, где я сейчас нахожусь (лежу в постели после секса со своим бывшим приятелем, который последние пять месяцев был занят тем, что трахался с кем попало за моей спиной), то обнаружите, что оказались в сложном положении. Вы заметите, что не можете больше доверять своим инстинктам. Забудьте о том, чтобы доверять им — вам не удастся даже обнаружить их. Вы понятия не будете иметь, где они могут быть. Даже сейчас я не уверена в том, как бы поступила на моем месте женщина со здоровыми инстинктами. Меня всегда восхищали женщины с врожденным знанием, женщины, обладающие земной, женственной мудростью, которая бросает вызов логике, рассудку и рациональному мышлению. Все инстинкты, которые, возможно, и даны были мне при рождении, давным-давно оказались вытравлены. Боюсь, мне осталась в наследство система, в которой все перепутано и сводит с ума.
Глава семнадцатая
На следующее утро я проснулась, вся дрожа. Мне приснился кошмар. Я огляделась и увидела Тома, спящего рядом. То, что он оказался здесь, так потрясло меня, что я почти забыла о кошмаре. Но когда я опустилась на подушку, мой страшный сон немедленно вернулся ко мне.
Когда Том проснулся, я рассказала ему о кошмаре. Затем я начала толковать его — пользуясь принципами Юнга, которые я почерпнула у Дженис Финкль — но Том прервал меня прежде, чем я успела по-настоящему развернуться.
— В этом сне ты присутствуешь в каждом персонаже, — заявил Том.
— Да, какая-то часть меня, — согласилась я.
— Ты — молодой чернокожий, — сказал он. — И старуха, и ребенок, который на самом деле просто огромная голова.
— А еще и лодка, и вода, — согласилась я. — И достигну умственного равновесия, когда смогу принять, что и акула тоже.
Том одарил меня выразительным взглядом.
— В чем дело? — спросила я.
— Не знаю, — ответил Том.
Он скатился с постели и направился в ванную.
— Так в чем дело? — снова спросила я.
— Может быть, человеку не стоит превращаться в собственное хобби, — крикнул Том из ванной.
— И что это должно значить? — крикнула я ему в ответ.
Том не ответил. Я встала с постели и подошла к ванной. Прислонившись к дверному косяку, я смотрела, как он чистит зубы.
— Я и есть свое собственное хобби, — наконец произнесла я.
Склонив голову к плечу, Том смотрел на меня из зеркала.
— Я не читаю книг по самопомощи, — заметила я.
— Больше не читаешь, — отозвался он. Прополоскал рот. — Ты больше не читаешь книг по самопомощи. Теперь они вот здесь. — Он постучал мне по виску указательным пальцем.
— Тебе не кажется, что еще немного рановато оскорблять меня?
— Я вовсе не собирался оскорблять тебя, — сказал Том. — Это самое обыкновенное наблюдение.
Я вопросительно приподняла брови, но потом решила не выяснять ничего.
— Расскажи мне какой-нибудь свой сон, — попросила я.
— Мы уже проходили это, — ответил Том.
— Совсем-совсем коротенький.
— Я не вижу снов, — сказал он.
— Все видят сны.
— Я не помню своих, — ответил Том, — а даже если бы помнил, это не имело бы никакого значения. Проснувшись, я всегда говорю себе: это был просто сон.
Мне кажется, я еще не успела сказать, что Том — полная противоположность неврастенику. Такие люди приводят меня в восторг, не по причине своего душевного здоровья и не потому, что я стараюсь походить на них. У меня есть другая цель: я хочу, чтобы они стали таким же сумасшедшими, как я. Думаю, такое часто случается. Мне кажется, что когда неврастеник сталкивается со своей противоположностью, то он неизбежно приходит к выводу, что нормальный человек подавляет свои внутренние порывы, после чего принимается их, подавленные, высвобождать. Я пыталась проделать то же самое с Томом. Можете мне поверить, я пыталась. Теперь, когда я задумываюсь над всем происшедшим, мне кажется, что это единственный положительный момент, который можно найти в романе Тома с Кейт Пирс. Эта интрижка выявила его уязвимые места. Все время я считала, что Том просто скользит по жизни: ходит на работу, читает свои ученые журналы, играет в гольф и пытается избежать женитьбы на мне. Но вдруг оказалось, что это не так. Наконец-то обнаружилось нечто новое, в чем предстояло разобраться.
Вполне возможно, что я несправедлива к Тому. Вполне возможно, на самом деле он более глубокая и сложная натура, чем кажется, а я просто не замечала этого, как не замечала и многого другого, что происходило с нами. Одна из проблем была вот такой: я никогда не могла угадать, о чем он думает. Кроме того, я понятия не имела, что он чувствует, но меня больше волнуют мысли, потому что они — основа основ. И если уж быть абсолютно честной с самой собой, то, полагаю, правда состоит в том, что он навсегда останется для меня загадкой. Не то чтобы он постоянно удивлял меня, открывая новые и неожиданные стороны своей натуры; скорее, он похож на чистый лист бумаги. Это звучит хуже, чем я попыталась описать, но пока не могу придумать, как еще это объяснить!
Когда мы с Томом только начали встречаться, я рассказала о нем по телефону своей сестре Мередит. Спустя несколько месяцев она прилетела в наш город по делам, и мы втроем отправились на ужин. Когда Том отлучился в туалетную комнату, я повернулась к Мередит и спросила: «Ну что?» «Он мил», — ответила она. Я кивнула головой, дескать, продолжай. «Он не совсем такой, каким я его себе представляла», — ответила она. Я начала наседать на нее, требуя уточнений, и наконец она заявила: «Он совсем не такой, каким ты его описывала». Знаете, иногда на мою сестрицу находит, но тем не менее она заставила меня задуматься. Совсем не такой, каким я его описывала? Как такое может быть? Я уже несколько лет не задумывалась над этим, но теперь, вспоминая ее слова, я начинаю кое-что понимать.
