Почти сквозь сон я сказала ему:
– Теперь – моя очередь. Я должна рассказать тебе, как это случилось.
– Не надо, – прошептал он. – Ты ни в чем не виновата. Твари – явление эпизодическое.
Я почти не могла говорить: схватило горло. И все-таки сказала:
– Он ведь знал, что болен. Сделал это назло. Хотел отомстить: не мне даже – всему свету.
Склонившись надо мной, Руди гладил меня по голове, как ребенка.
– Зло – бесконечно. К счастью, и добро тоже.
– А когда я узнала об этом и пошла проверяться…
– Он – урод. Не хочу о нем слышать.
Но я должна была выкорчевать это из себя. Вырвать, как жало. Вскрыть, как гнойный нарыв.
– И тогда… Ты знаешь, что самое страшное? Что ты становишься изгоем. Боишься людей. Избегаешь их. Чувствуешь себя прокаженной.
– Стыд – это инстинкт, страх одиночества. Но он не всесилен. Есть что-то, что дает нам подняться над ним.
Он приподнял меня над собой. Его темные глаза влажно смотрели на меня откуда-то, куда мне не было доступа.
– Знаешь, что это? Самопожертвование! Когда забываешь о себе во имя другого.
Наверное, он был прав. Только ведь такое дано не всем, Как гениальность. Или – как редкая красота. Странно – я никогда и ни с кем до этого не говорила о таких вещах. Даже если бы захотела – не посмела. А с ним – не существовало никаких преград. Он был свободен от них, Мог позволить себе думать и делать все, что ему захочется. Я завидовала ему, но, наверное, надо прожить всю жизнь, чтобы понять, что – главное, а что – шелуха.
– Я так и не сказала матери правду, Руди. Я у нее – единственная дочь. Лучше было не дожить до этого.
Я хотела достать сигарету, но он остановил меня:
– Не надо. Табак притупляет чувства.
Я кивнула и продолжила:
– Я должна была быть одна. Бежать. Куда глаза глядят. Чтобы никто меня не видел. И не смотрел в глаза.
Я всхлипнула. Он продолжал меня гладить.
– Понимаешь? Спрятаться! В любую нору. Как умирающее животное. И я вспомнила про свадьбу…
Руди осторожно и нежно провел пальцем по моим губам, и я опять почувствовала себя маленькой девочкой, которой нужна родительская защита.
– Ничто так не уродует жизнь, как условности, – покачал он головой. – Представляешь, какой бы грех спал с твоей души, если бы твоя мать знала, что с тобой случилось? Разве может быть болезнь – позором?
– Я, наверное, грешница, Руди. Все время задаю себе один и тот же вопрос: где же был ты, Господи, когда он меня заразил?
– Мой дед со стороны матери, он был клезмером, скрипачом на свадьбах, рассказывал, что как-то у одного из религиозных мудрецов спросили: «Скажите, рабби, а где живет Господь Бог?» Старик подумал и ответил: «Там, где ему разрешают жить, сын мой»…
Я уткнулась ему в грудь.
– Мы должны быть благодарны судьбе, – сказал он, гладя меня по волосам. – Она сделала нам самый дорогой подарок на свете: принесла нам любовь. Настоящую. Невыдуманную…
И тогда у меня вырвалось, как крик боли и благодарности:
– Спасибо тебе, Руди!
– За что? – удивился он.
– За то, что ты есть…
После этого мы целый месяц не расставались даже на полчаса. Руди рассказал мне, что в детстве у него была мечта: увидеть птицу киви. Она ведь живет только в далекой Новой Зеландии. Наверное, поэтому она стала для него символом всего, чего невозможно достичь.
Мы улетели туда, не зная, ни сколько там пробудем, ни чем все это кончится…
Свой робкий символ Руди нашел в маленьком местечке Виллоубенк. Там, за стеклянной перегородкой, в жаркой и мокрой темноте, живет та самая птица киви. Спит двадцать часов в сутки и бодрствует только четыре. Увы, – больше всего она напоминает небольшую курицу с длинным клювом! Но она так беспомощна и так трогательна, что не умилиться просто нельзя. Мы молча шептались, потому что шуметь в этих искусственных тропиках строго-настрого запрещено. Разбудишь ее, а она испугается…
Целый месяц колесили мы по Южному острову на взятой на прокат машине: от Инверкаргилла на юге до Пиктона на севере. И от Росса на западе до Крайстчерча на востоке. Мы так любили друг друга, что кроме этого в памяти остались только обрывки воспоминаний. Крохотные пингвины, выходящие бесконечным строем из океана на сушу… Ледник Фокса… Фьорды… Тотемы местных уроженцев – маори в Роторуа… Полет на вертолете над кратерами застывших вулканов… И еще – маленький мотель, где, засыпая, я шептала:
