который, ни с кем не попрощавшись, стремительным шагом двинулся прочь, в сторону рыночной площади и Журавлиного моста, за которым находилось его жилище. Пес, на которого Саймон не обращал ни малейшего внимания, лаял и подпрыгивал, встревоженный перепачканным лицом хозяина, его грязной рубахой и недовольным видом. Лакеи старались держаться тише воды, ниже травы.
Вечерний звон, дававший сигнал к гашению огня, прозвучал ровно в девять, и все прохожие на улицах поспешили поскорее попасть домой. После этого фонари будут гореть лишь у ворот богатых домов, вспыхивать на проплывающих мимо лодках или поблескивать в нишах молелен, не освещая почти ничего вокруг.
Ночная жизнь Брюгге после девяти часов проходила почти при полном отсутствии света. Несмотря на дозорные отряды бургомистра ван де Корпсе, некоторые таверны, купальные дома и иные заведения не закрывали свои двери после девяти часов, но все они тщательно следили за тем, чтобы не выпустить наружу ни единого лучика.
Точно так же не было факелов и у дозорных, которые всю ночь сменялись у подножия звонницы, и у тех, кто стоял на часах наверху, охраняя колокол и рожок.
Девять закрытых городских ворот и пять миль крепостных укреплений тоже не были освещены, поскольку Брюгге жил в мире с соседями.
Лишь где-то вдалеке за городом, тут и там, можно было заметить слабые зарницы на облаках, если те висели над каким-нибудь дворцом или аббатством. В самом же городе, лишь заглянув в щель между ставнями, можно было обнаружить, где в домах люди еще не легли спать.
Чуть позже всяческая живность с шуршанием устремится в горы мусора на улицах, но поутру все будет убрано. Баржи с сетями и драгами медленно потянутся от канала к реке, тщательно осматривая отбросы и собирая всю гниль и вздувшиеся трупы крыс и собак. У самого моста (там, где шел сейчас милорд Саймон, не здороваясь ни с кем из прохожих) мастеровые на пристани поверяли и смазывали причальный кран, — работа, исполнять которую можно было лишь по ночам, по окончании дневных трудов.
Их фонари поблескивали, стоя на земле, и озаряли огромную деревянную конструкцию, воздевшую к небесам острый клюв, с двумя огромными колесами под навесом и парой исполинских крюков, висящих в вышине. На самом верху, по чьей-то странной прихоти, красовалась изображение журавля, которое и даровало крану его имя, а другие журавли, поменьше, располагались вдоль длинной наклонной шеи; устройства, избавленные на ночь от гомона и унизительного внимания чаек. Сооружение, хорошо знакомое всем тем, кто жил или часто бывал в Брюгге, не привлекло никакого внимания шотландцев, сопровождавших Саймона. Один из работяг в фетровой шапочке, что лежал внутри колеса, сквозь зубы свистнул напарнику и дернул головой, когда масляная капля упала ему на щеку, а затем невнятно выругался. Но ни один, ни другой не прервал свою работу, да в этом и не было нужды, ибо любой человек, у которого ночью находились какие-то дела на улицах Брюгге, рано или поздно объявлялся у Журавля.
Оказавшись у постоялого двора Жеана Меттенея, один из лакеев был вынужден позвонить в колокольчик, чтобы им открыли. При свете фонаря сторож с любопытством обозрел перепачканного в саже милорда Саймона. Комната наверху, которую Саймон делил с Напьером, Уилли и еще парой шотландских торговцев, в этот час обычно пустовала, но, разумеется, у входа в столовую шотландец встретил помощника епископа Кеннеди, Джорджа Мартина, на лестнице — жену Меттенея, а на выходе из спальни наткнулся на Джона Кинлоха, капеллана шотландцев, который как раз только что истратил остатки воды для умывания. В общем, прошло добрых полчаса, пока Саймон, наконец, смог привести себя в порядок и спуститься вниз, дабы спокойно отужинать и позабавить собеседников историей своих злоключений. Джон, капеллан собора святого Ниниана, порядком раздражал его, и потому Саймон старался быть с ним особенно любезным.
В то же время у него не было никаких сомнений относительно того, как провести остаток ночи. С собой вниз он прихватил бумаги, которые следовало изучить, прежде чем сделать первые закупки. Он испросил и получил разрешение у демуазель Меттеней воспользоваться хозяйским кабинетом, где имелся письменный стол с лампой: там Жеан держал свои сундуки и торговые книги. Хозяйке было уже за пятьдесят, и от ее улыбки Саймона передергивало, но шотландец должным образом улыбнулся в ответ, когда достойная матрона подкрутила фитилек лампы, принесла ему стул поудобнее и спросила, не желает ли он чего-нибудь еще. Он сперва сказал — нет, а затем передумал и спросил, не могла бы Мабели принести ему кувшин вина, который та якобы приберегла специально для него. Конечно, риск, но небольшой. Едва ли Жеан заставит супругу бегать сюда дважды.
Разложив бумаги, Саймон открыл чернильницу, но после того, как дверь затворилась, не стал ничего ни читать, ни писать. Как обычно, возвращаясь в какой-то город, он прокручивал в памяти список своих прошлых побед и полупобед и в ленивом предвкушении забавы принимался выстраивать их в очередь.
На сей раз список возглавляла Мабели. В свой последний приезд Саймон обнаружил в доме Меттенея эту очаровательную малышку, одновременно пикантную и девически наивную. Невинности он лишил ее с совершенно неожиданным для себя удовольствием. Конечно, она была простой служанкой, одной из тех бесчисленных бедных родственниц и отпрысков бедных родственников, из которых набиралась челядь в доме любого бюргера, — так что нет никакой спешки подыскивать ей мужа. Шотландец очень надеялся, что когда вернется в следующий раз, то опять найдет ее здесь, и когда обнаружил Мабели на причале, все такую же ясноглазую, краснеющую от любого пустяка, то был искренне тронут.
В прошлый раз она приходила к нему сюда, а потом он подкупил двух других служанок, чтобы они устроились на ночь где-нибудь в другом месте, а сам забрался к ней на чердак. Брюгге порой дарил столь разнообразные удовольствия, что большая спальня пустовала всю ночь, и любовники могли устроиться даже там. Это был единственный способ провести такую ночь, не выходя из дома. Женщинам не дозволялось посещать таверны и торговые дома.
Однако миновало четверть часа, а Мабели так и не появилась, и, испытывая нетерпение, Саймон отворил дверь. Мимо как раз проходил как раз один из лакеев, и Саймон вновь поспешил укрыться в комнате. Спустя пять минут он повторил попытку и едва не сбил с ног демуазель Меттеней, которая, с кувшином вина в руках, как раз приготовилась постучаться в дверь. Шотландец одарил ее сияющей улыбкой и принялся болтать о том, о сем, заодно осведомившись и о Мабели. Разумеется, девчонка причиняет немало хлопот, поспешила поведать хозяйка. Но таковы все они, а эта хоть старательная и отрабатывает свое жалованье, даже в такие времена, как сейчас, когда в доме полно гостей. Всем чего-нибудь да нужно, и ни за кем не уследишь. Может быть, она сейчас стелет постели для новых гостей, которые прибыли сегодня. Но, несомненно, милорд Саймон увидит ее сегодня вечером или завтра.
Десять минут спустя Саймон совершил еще одну попытку и наткнулся на знакомую служанку, которой прежде старался избегать из-за сальной улыбочки, с которой она принимала его подачки. Захихикав, она заявила, что, конечно же, передаст Мабели, что господин будет работать допоздна. Но, если честно, монсеньер, Мабели и сама будет работать допоздна…
Вот дура! На причале он бросил на девицу вполне недвусмысленный призывный взгляд, и к тому же, был убежден, что она явилась туда именно для того, чтобы увидеть его, Саймона. Отпустив служанку, он прогулялся по всему дому, от комнат челядинцев до кухни, любезно беседуя с каждым встречным и чувствуя, как нарастает его гнев. В общем зале вовсю шла игра в карты. Саймон постоял и посмотрел немного, выпил вина и поучаствовал в беседе. Приходили и уходили слуги, но Мабели по-прежнему не было ни следа. Придется выйти во двор. Он уже почти решился на это, когда снаружи вдруг громко зазвонил колокольчик, так что даже игроки в карты прервались и оглянулись на шум.
Голоса Лай… Это кто-то потревожил его гончую. Голос хозяина, а затем лицо Меттенея в дверях:
— Никаких причин для тревоги, господа. Просто кто-то донес торговой гильдии о якобы вскрытых тюках, и эти достойные господа пришли с досмотром. Понадобится не так много времени, чтобы они убедились в своей ошибке. У нас все в полном порядке.
Общее ворчание… Такое случалось время от времени. Чужеземные торговцы должны придерживаться строгих правил. Товары разрешалось продавать лишь в определенные дни и часы, после чего тюки запечатывались. Открытый товар означал штраф и конфискацию. Местные купцы в Брюгге хорошо защищали свои права. Разумеется, следовало соблюдать предельную вежливость — как сейчас — по отношению к досмотрщикам в тяжелых камзолах и кожаных шапках, за спиной у которых маячили плечистые лакеи. И, разумеется, нельзя отказаться пройти с ними в подвал, где хранились огромные тюки, и откуда, по словам случайного прохожего, свет просачивался через все щели.
От топота множества ног гончая пришла в неистовство, так что Саймон выпустил ее из комнаты и,
