кто-то когда-нибудь заведет пятерняшек. У вас в Шаретти есть всего один мужчина, да и тот подмастерье, который спит со всем, что шевелится! — Лионетто нахмурился. — Клаас бы переспал и с твоей матушкой, не будь она так стара.
Слава богу, Феликс промахнулся. Лишь один человек мог справиться с Лионетто — другой кондотьер. «Ну, погоди! — весь кипя, подумал Юлиус. — Погоди, пока Асторре вернется в Брюгге вместе с демуазель. Тогда поговорим о хлыстах и обо всем прочем». Он увидел, что Лионетто вновь открывает рот, и собрался с духом, чтобы помешать ему, но оказалось, что это ни к чему. Внезапно все притихли и обернулись в сторону лестницы. Оттуда, торжественные в своих длинных платьях, спускались магистраты, дабы, по обычаю, выпить чего-нибудь освежающего в общем зале. Среди них был и Ансельм Адорне.
Едва лишь они расселись и возобновились разговоры, как повторное вмешательство заставило завсегдатаев вновь примолкнуть. Дверь таверны распахнулась, и появился на пороге грек с деревянной ногой. Тот самый, что собирал золото для выкупа своего брата. Аччайоли, так его, кажется, зовут. Николаи де Аччайоли огляделся по сторонам, улыбнулся мейстеру Адорне, который махнул ему рукой, и уверенно подошел к тому месту, где сидел Юлиус и прочая молодежь. Он смотрел прямо на Феликса.
Нападки Лионетто, как ни странно, мало задевали Феликса. Сегодня Феликс был какой-то притихший. Или даже нет, Феликс выглядел задумчивым и хмурым, — только когда его мог видеть Юлиус; но с приятелями он держался совсем иначе. Когда стряпчий спускался по лестнице, то, кажется, слышал сдавленные смешки. До этого он целый час извинялся перед магистратами. Не будь он поверенным компании, приключения прошлой ночи и его заставили бы хохотать, держась за бока.
Поэтому Феликс повернулся к греку с выражением отчасти враждебным и отчасти выжидательным. Все же перед ним был друг самого Ансельма Адорне. Несомненно, тот пожелает отчитать его, а Феликс начнет дерзить в ответ. Юлиус заранее готовился к худшему. Но вместо этого грек заявил:
— Мессер Феликс, у меня для вас послание от вашего друга Клааса, который сейчас в Стейне.
Он говорил на очень ясном греческом. Юлиус, ученик Виссариона, прекрасно понимал его. Вскочив с места, прежде чем Феликс успел подать голос, Юлиус перебил:
— Монсиньор… я думал, что его освободили.
Грек вздохнул:
— Возможно, и так. Это было сегодня рано поутру. Мне следовало сразу передать послание, но я задержался. Что, уже слишком поздно?
Феликс запоздало поднялся и встал рядом с Юлиусом.
— Слишком поздно для чего? — поинтересовался он.
— Феликс, — одернул его Юлиус, а затем повернулся к мессеру Аччайоли: — Простите нас. Пожалуйста, скажите, что просил передать Клаас. Очень любезно с вашей стороны так утруждать себя.
— Никакого труда, — по-доброму возразил грек. — И послание очень короткое. Он просит, мессер Феликс, чтобы вы этого не делали.
— Чего? — переспросил Юлиус.
— Чего? — переспросил Феликс совсем другим тоном.
Грек улыбнулся:
— Это все. Он сказал, что вы поймете, что он имеет в виду. Прошу меня простить.
И, вновь улыбнувшись, он осторожно повернулся и направился к тому столу, где сидели Ансельм Адорне и магистраты. Феликс остался стоять.
— Феликс! — обратился к нему Юлиус.
Бонкль подергал Феликса за тунику, заставляя того опуститься на скамью.
— Феликс! — повторил Юлиус самым резким тоном.
Серсандерс пробормотал себе под нос:
— Я же вам говорил…
— Ну… — сердито отозвался Феликс.
Серсандерс все не успокаивался:
— Я говорил, что Клаасу и без того довольно забот. Юлиус уставился на него, затем на Феликса, затем на Джона Бонкля, который усердно избегал его взгляда.
— О, Боже, что он еще натворил?
К тому времени некоторые другие люди вполне могли бы объяснить ему, в чем дело.
В очаровательном маленьком садике особняка ван Борселенов фонтан, доселе мирно журчавший, внезапно взметнулся ввысь с таким шипением, словно им овладел сам сатана, а затем обрушился потоками воды на головы хозяина дома и всего семейства.
Во дворе Иерусалимской церкви вода хлынула из колодца прямо на свежезамешанный известковый раствор, разнося липкую кашицу по напиленным доскам к ногам плотников и каменщиков, которые заканчивали работы в великолепной церкви Ансельма Адорне.
На яичном рынке взрыв водяного насоса перепугал козла, который порвал привязь и успел уничтожить три торговых ряда, пока его, наконец, не поймали.
Труба, шедшая под улицей Виноделов, дала течь от необычайно сильного напора, и, поднявшись, вода проникла в подвал, где загасила огонь под котлами и залила купальню потоком дурно пахнущей бурой жидкости, едва не утопив при этом домовладельца, привратника и нескольких посетителей.
Переполненной оказалась и сточная яма цирюльников. Слившись с прочими потоками, ручеек из нее, хоть и сильно разбавленный, устремился к большой рыночной площади, а оттуда — к колесам Журавля. Огромный кран, колеса которого приводили в движение двое бегущих внутри мужчин, в этот момент был задействован на разгрузке очередной баржи — поднимал в воздух сеть с двумя бочонками испанского белого вина, двумя тюками мыла и небольшим ящичком с шафраном.
По несчастливому стечению обстоятельств, вода подошла к Журавлю сзади и ударила по колесам как раз в тот момент, когда они вертелись в противоположную сторону. Удар был такой силы, что оба рабочих, не удержавшись на ногах, полетели лицом вниз и серьезно поранились. Двойные крюки взлетели до верхушки крана, затем еще быстрее раскрутились вниз, обрушив и испанское вино, и мыло, и шафран на землю со страшным грохотом и треском.
Ручейки, золотистые, белые и алые, в шапке дорогостоящих мыльных пузырей, побежали через площадь и проникли под двойные двери таверны «Две скрижали Моисея» в то самое время, когда далеко отсюда, на водонапорной башне, усталая лошадь рухнула, колесо с черпаками заскрипело, стало двигаться медленнее и наконец, остановилось, а уровень цистерны — хвала небесам! — пошел вниз.
Слуги метлами загнали воду через порог во двор, а затем расчистили тропинку снаружи, чтобы магистраты могли выбраться на улицу и полюбоваться тем, как по-карнавальному радостно выглядит отныне рыночная площадь. Как раз когда они двинулись к выходу, в таверну торопливо вбежал Клаас, оставляя за собой цепочку ярко-желтых следов.
На полпути к Феликсу он замедлил шаг, вероятно, осознав, что того окружает область странного безмолвия.
Похоже, половина завсегдатаев таверны искренне забавлялась происходящим, и не последним среди них были Лионетто и его спутники. Напротив, Юлиус, Феликс и приятели Феликса сгрудились в кучу, не сводя с Клааса напряженных взоров. Смотрели на него также Адорне и магистраты. И Грек, молча стоявший неподалеку.
Владелец «Двух скрижалей», толком не ведая, что происходит, поспешил успокоить присутствующих:
— Как вы и просили, господа, в водонапорную башню послали наряд. А также городского лекаря, чтобы позаботиться о крановщиках.
Лекарь Тобиас, с трудом приподняв голову, с пьяной торжественностью возразил:
— Это ни к чему. Я — хирург.
Раскинув руки с единственным болтающимся рукавом, он поднялся и начал пробираться к дверям, с хлюпаньем наступая в разноцветные лужи. Под его каблуками разлетались радужные пузыри. Потрясенный, он начал топтаться, производя их все в большем количестве. Он смотрел, как они поднимаются, затем обернулся и сдул их с пьяной щедростью в сторону нетвердо стоящего на ногах Лионетто, об которого они и принялись разбиваться, лопаясь, точно яйца.
Юлиус, мгновенно оценивший стоимость шелкового дублета под золотой цепью с рубинами
