ними, но они вполне могут поверить, что я заболел. К примеру, я мог упасть.
И он оценивающим взглядом окинул двор, а затем покачнулся назад, упираясь руками в бедра и изображая полную готовность.
Все это было ужасно глупо, внезапно осознал Феликс И забавно. Он наконец перестал дуться. Застонал, — и Клаас тут же поднял на него глаза, широко улыбаясь:
— Неужто ты и впрямь думал, что кто-нибудь поверит, будто этот глупый шлем одолжил тебе Гёйдольф де Грутхусе? Да и будь он его, ты бы давно сгорел от зависти. Ладно, выхода нет. Ты никогда не умел врать.
— А матушка знает?.. — начал Феликс.
— Разумеется, твоя мать знает, что ты что-то задумал, — подтвердил Клаас. — И еще половина Брюгге. Предполагают, что дофин выехал на охоту, и ты встретился с ним, поговорил о собаках, и он отнесся к тебе с симпатией. А поскольку ты был в Генаппе, то он попросил одного из своих учителей фехтования немного позаниматься с тобой. Затем кто-то одолжил тебе доспехи, которые ему самому не подходили. Но с какой стати ты молчал?
— Доспехи — это был подарок, — пояснил Феликс. — Я знал, что она не позволит мне их оставить. Могли пойти слухи. Клиенты решат, будто Шаретти интригуют с дофином. Впрочем, они и без того говорят об этом. Знаешь, любая страна, которая ненавидит Францию, посылает людей в Генаппу, чтобы интриговать с дофином. Чтобы он мог отвоевать все свои земли у отца, чтобы он после его смерти стал королем Франции и осыпал их милостями.
— Ты хочешь сказать, что не интригуешь с дофином? — уточнил Клаас. — Какое разочарование. Я думал, что смогу присоединиться к тебе и тоже получить снаряжение для турнира.
Феликс расхохотался.
— Это вряд ли. Но, знаешь, я кое о чем подумал.
— О чем же?
— Со следующей сделки отдай прибыль мне, а не матушке, и я сам куплю доспехи. Тогда я не буду никому ничего должен.
— Вот это правильно, — подтвердил Клаас. — А потом твоя матушка сможет продать эти доспехи и вернуть себе прибыль.
— Сомневаюсь.
— Тогда придумаем что-нибудь еще, — весело объявил Клаас. — Попозже. Ну, вперед. Нам пора отправляться в Генаппу.
Куда лучше, чем продуваемые всеми ветрами равнины вокруг Брюгге, пологие зеленые холмы Лувена были известны Феликсу и его слуге.
Сейчас, по весне, каждый поворот дороги дарил наслаждение взору, а Феликсу, к тому же, — еще и новые обещания. Он больше не злился, что пришлось взять с собой Клааса Феликс чувствовал себя значительным человеком, которого приглашают к себе сильные мира сего.
Клаас, давно изучивший Феликса, следил, как тот завязывает беседу с одним из людей дофина, который вежливо отвечает ему.
Никто из их эскорта не мог сравниться с наследником Шаретти в дороговизне и модности одеяния. Клаас изо всех сил старался не рассматривать его наряд в подробностях и запомнил лишь меховую оторочку и лиловые ленты. И у Феликса уж точно была очень высокая шляпа.
Клаас от души надеялся, что путешествие доставит Феликсу удовольствие, поскольку сам он отнюдь не был уверен в том, какой прием ожидал их обоих в Генаппе. До сих пор дофин использовал Арнольфини как посредника.
Подобная встреча, — если только она состоится, — создаст прямую связь между Генаппой и Миланом. Если она состоится, то какой она будет?
Клаасу пока что не доводилось иметь дела с принцами. Граф Урбино прошлой зимой был самым высокопоставленным вельможей, с кем ему доводилось встречаться, и их встречи были краткими, на военном плацу: едва ли это можно было назвать столкновением умов. Если не считать простых ремесленников, Феликса и его приятелей, то больше всего Клаас привык общаться с такими людьми, как Юлиус и вдова. Ансельм Адорне уже требовал осторожности, и также греки: Аччайоли и та женщина, Лаудомия. Герцогский медик поначалу показался неожиданностью, но лишь ненадолго: его мозг работал по привычным схемам. В меньшей степени это относилось к Тоби.
Вельможи…
Проблема с ними была лишь в разнице привычек и обычаев, которая поначалу помогала им скрыть, каким образом они намереваются за тебя взяться. Более всего это относилось к Джордану де Рибейраку, который, кстати говоря, как это ни забавно, был вторым после Урбино самым знатным человеком из окружения Клааса.
А теперь вот сын короля. Сын короля, который, по словам Марианны де Шаретти, намеренно старался казаться небрежным, дружелюбным, порой даже вульгарным, а также нарочито религиозным.
Но он в двадцать один год уже вел в бой войска; правил в Дофинэ; завоевывал земли в Италии; и пошел против воли своего отца-короля, женившись на некрасивой двенадцатилетней савойской наследнице, ради того чтобы использовать владения ее отца как плацдарм для своих войск.
Отцу он бросал вызов столь часто, что в конце концов король Франции угрозами заставил герцога Савойского не признавать Людовика своим зятем, во всем повинуясь королю Франции как своему сюзерену.
Вот почему дофин Людовик сбежал в Бургундию. В Генаппу, где он интриговал заодно с Миланом и графом Уорвиком против короля, и, разумеется, меньше всего желал, чтобы весть об этом разнесли по свету тупоумные курьеры.
Клаас постарался узнать о дофине как можно больше из самых разных источников, но в конце концов именно вдова помогла ему больше всех. Это было в тот раз, когда она загнала его в угол своими вопросами, и он наконец признался ей, в чем истинная цель этой поездки.
— Гонцы всегда представляют опасность. Мы слишком много знаем. А тут, внезапно, не только собственный придворный дофина, Гастон дю Лион, но также Медичи и Сфорца пользуются моими услугами. Простой здравый смысл велит ему разобраться, в чем дело. С кем я встречаюсь, и о чем мне известно.
Для нее это было ударом. Спустя мгновение он осознал почему и поспешил добавить:
— Феликс, разумеется, понятия не имеет, что выдает больше, чем следовало бы. Я уверен. Но если мы его предупредим и не отпустим в Генаппу, то они точно решат, будто нам есть что скрывать.
— Так зачем же тогда ты сам едешь туда?
— Не потому что он в опасности. Просто показать, что я знаю о происходящем. Я не просил о встрече с дофином. Мы просто едем с Феликсом навестить Раймонда, брата камергера. Этого достаточно. Если дофин пожелает встретиться с нами, он сам скажет об этом.
— А если он захочет увидеть тебя, Николас? — спросила вдова. — Как-то раз я уже спрашивала тебя о нем. Ты заявил, что считаешь, будто он слишком хитер, и никогда не осмелишься обмануть его.
Когда она называла его Николасом, было ясно, что она либо сердится, либо напугана. Он вспомнил, при каких обстоятельствах отвечал ей на этот вопрос в прошлый раз. Тогда ею владели оба этих чувства, и им тоже. Погрузившись в воспоминания, он позабыл ответить.
— Так что же? — настаивала она. — Тебе ведь придется решать, не так ли? Клаас или Николас? Которого из них ты покажешь дофину?
Но поскольку он был всего одним человеком, а не карнавальным уродцем, то начал смеяться. В любом случае, не было никаких сомнений: что бы ни случилось, там он подвергнется самой тщательной проверке, и совсем на новом уровне. Поначалу он чувствовал себя польщенным, пока не осознал, что это было главным доказательством его неопытности. А вот теперь Генаппа приближалась.
Теперь он прислушался к словам Феликса, который раз за разом повторял ему по пути:
— И ты преклонишь колено трижды. Когда входишь, когда выходишь. Ради Бога, не забудь и не выстави меня болваном.
Он вновь начал смеяться, потому что скорее всего не вспомнит об этом. Бедняга Феликс! Бедняга Клаас! Удачи, Николас!
