121 И я поэту: «Где еще найдетсяНарод беспутней сьенцев? И самимФранцузам с ними нелегко бороться!»124 Тогда другой лишавый,[532] рядом с ним,Откликнулся: «За исключеньем Стрикки,Умевшего в расходах быть скупым;[533]127 И Никколо, любителя гвоздики,Которую он первый насадилВ саду, принесшем урожай великий;[534]130 И дружества[535], в котором прокутилАшанский Качча[536] и сады, и чащи,А Аббальято[537] разум истощил.133 И чтоб ты знал, кто я, с тобой трунящийНад сьенцами, всмотрись в мои чертыИ убедись, что этот дух скорбящий —136 Капоккьо, тот, что в мире суетыАлхимией подделывал металлы;Я, как ты помнишь, если это ты,139 Искусник в обезьянстве был немалый».[538] ПЕСНЬ ТРИДЦАТАЯ1 В те дни, когда Юнона воспылалаИз-за Семелы гневом на фивян,Как многократно это показала, —4 На разум Афаманта пал туман,И, на руках увидев у царицыСвоих сынов, безумством обуян,7 Царь закричал: «Поставим сеть для львицыСо львятами и путь им преградим!» —И, простирая когти хищной птицы,10 Схватил Леарха, размахнулся имИ раздробил младенца о каменья;Мать утопилась вместе со вторым.[539]13 И в дни, когда с вершины дерзновеньяФортуна Трою свергла в глубинуИ сгинули владетель и владенья,16 Гекуба, в горе, в бедствиях, в плену,Увидев Поликсену умерщвленной,А там, где море в берег бьет волну,19 Труп Полидора, страшно искаженный,Залаяла, как пес, от боли взвыв:Не устоял рассудок потрясенный.[540]22 Но ни троянский гнев, ни ярость ФивСвирепей не являли исступлений,Зверям иль людям тело изъязвив,[541]25 Чем предо мной две бледных голых тени,[542] Которые, кусая всех кругом,Неслись, как боров, поломавший сени.28 Одна Капоккьо[543] в шею вгрызлась ртомИ с ним помчалась; испуская крики,Он скреб о жесткий камень животом.31 Дрожа всем телом: «Это Джанни Скикки[544], —Промолвил аретинец[545]. — Всем постыл,Он донимает всех, такой вот дикий».34 «О, чтоб другой тебя не укусил!Пока он здесь, дай мне ответ нетрудный,Скажи, кто он», — его я попросил.
