было больше, чем пожелание, то была, повторяю, настоятельная необходимость.
Приняв решение, я почувствовал себя освобожденным.
— Я вам помешал? — спросил Жо.
Он покраснел от смущения и немного от ревности — опять-таки из-за Кати. Я уверен, вчера он сделал «это» для нее, а не для меня.
— Привет, Жо… — вздохнул я. — Пришел посмотреть на свою жертву?
Он пожал плечами.
— Что-то эта жертва не внушает особой жалости…
Катрин поцеловала его:
— Вы очень хороший мальчик, Жо.
Он не знал, что сказать. Я встал.
— Необычный матч, а, Жо?..
— Да уж… Я бы не хотел его повторить…
— Однако придется… Ты еще не знаешь когда?
— 14 декабря… — вырвалось у него.
Он уже повидался с Голдейном и прочими… Этим господам сильно не терпится… Через три недели! Хорошо еще не нарушили шестидневный срок, который должен отделять один поединок боксера от другого.
Жо смутился.
— Господин Голдейн вызвал меня сегодня утром, чтоб узнать, хватит ли мне этого времени на подготовку…
«Мерзавцы! Его они вызвали! Его, этого начинающего мальчишку! А меня, чемпиона Европы, даже не спросили…»
— Вы полагаете, это слишком скоро, Боб?
— Нет! Чем раньше, тем лучше. Я сказал вчера об этом Бодони. Ты станешь чемпионом Европы еще до конца года. Неплохой новогодний подарок, а?
— Не говорите, Боб… Еще ничего не известно.
— Ты прекрасно знаешь, что это не так… Кстати, спасибо за твою бесценную помощь вчера. Если б не твоя спасительная рука, мне бы отсчитали до десяти!
— Ну что вы… — вяло возразил он.
Лицемер! Изображает святую простоту… Я б выбил ему зубы каблуком! И как я мог испытывать симпатию к этому мальчишке? Если он и пожалел меня накануне, то прежде всего потому, что его попросил об этом Бодони… И потом…
Я быстро обернулся к Кати: она смотрела на нас задумчивым взглядом.
Он замечательный боксер, не правда ли, Кати?
— И мне от вас здорово досталось, — заверил Жо. — Особенно первый раз. Я думал, будет нокаут!
— И все-таки ты меня поддержал?
— Это естественно…
— Жо, я хотел бы знать, что тобой руководило. Когда дерешься на ринге, пусть даже с другом, о чувствах забываешь… Лично у меня была лишь одна мысль: разделаться с тобой…
Он пожал плечами.
— С вами другое дело, Боб. Вас не проймешь. А я…
— А ты, ты сентиментальный юноша. Тебе бы ходить с цветочками в зубах, чтоб люди знали…
Мой тон его удивил. Он нахмурился.
— Боб, когда я увидел ваш помутившийся взгляд, я испугался и…
— И?
— Мне стало стыдно… немножко… Не знаю, как вам объяснить… И давайте не будем больше об этом!
Вскоре он ушел, отказавшись от приглашения Кати пообедать вместе с нами.
Во второй половине дня позвонил Голдейн. Господин Золотая Пасть делал мне честь, извещая, что матч-реванш состоится в следующем месяце, четырнадцатого числа.
— Знаю. Я видел Андрикса, он мне сказал…
Голдейна это мало взволновало.
— Вы провели вчера отличный бой, Тражо. Вначале присутствовала некоторая вялость и скованность, но в общем это было великолепно. Думаю, публике понравилось, думаю, что 14-го вы недурно заработаете…
— Чем больше, тем лучше, учитывая, что это в последний раз!
— Не беспокойтесь. И знаете, у меня относительно вас есть кое-какие планы на будущее!
— Да что вы? Не может быть!
— Да-да! Не надо бросать бокс, Тражо… Можно будет еще заработать. Я выставлю вас против Кауи, потом против Дюроше!
— Ну конечно, на мне будут проверять второразрядных боксеров, а потом я стану продавать программки, чтоб достичь вершин в своей карьере…
— Но…
— Послушайте-ка, Голдейн, вы всего-навсего жалкий работорговец, и если есть справедливость на этой чертовой планете, то вы отправитесь в преисподнюю…
— Вы, хам… — прорычал он. — Неужели вы думаете, я стану терпеть оскорбления от конченого боксера!
Я повесил трубку! Он перезвонил через пять минут. К телефону подошла Кати и с присущим ей тактом уладила дело.
А я больше не желал слушать об этих вещах, у меня были другие заботы: смерть Жо, например!
Столь ужасающее решение — убить Жо — покажется вам примитивным в своей жестокости. Как! Вопрос чрезмерной профессиональной ревности, и я переступлю барьер! Я стану убийцей, я? Я, миролюбивейшее существо на свете? Невозмутимый папаша нашего бокса?
Представляю вашу реакцию, однако позвольте вам сказать, что такой взрыв был непонятен и мне самому.
Если бы, вернувшись неожиданно домой, я застал свою жену в объятиях Андрикса и в состоянии аффекта убил его, вы бы сочли это допустимым. Ну вот, столь же губительное чувство я испытал в ту минуту, когда он вошел ко мне с этим своим милым выраженьицем на лице. Разница только в том, что я не прикончил его тут же… Но для меня он умер именно в тот момент, остальное было лишь воплощением. Пусть мне не говорят о предумышленности! Она касается преступной мысли, а не самого убийства. Разумеется, это трудно допустить, еще труднее объяснить, однако я пытаюсь и очень хотел бы, чтоб вам открылась вся глубина моего отчаяния…
За целый день я не произнес и десяти слов. Кати не нарушала моего молчания, видя в нем выражение печали. А я, затаившись в своей горечи, как паук в паутине, перебирал в уме все возможные способы убийства Андрикса.
Можно было, например, подстроить что-нибудь с его машиной — он ездил как ненормальный… Но я подумал, что автокатастрофа может повлечь за собой и другие жертвы, и отказался от этой идеи. Потом мне пришла в голову мысль его отравить. Но не мог на это решиться… К яду прибегают трусы. Это оружие женщины или шпиона. Напрасно я уговаривал себя, что важен результат, я чувствовал тем не менее, что какие-то человеческие границы не в состоянии переступить.
Лучше всего было бы напасть на него где-нибудь в переулке, предварительно обеспечив себе алиби…
Чем больше я об этом думал, тем больше склонялся к последнему решению. Однако оно было не из легких. Я знал, что Жо тренируется в небольшом зале и покидает его около семи вечера. В это время года на улице уже настоящая ночь!
