— Вы выпьете рому, Кати? — спросил Бодони.
Занятно: голос у него снова звучал нормально, а по щекам еще текли слезы.
Кати покачала головой.
— Нет, лучше чаю… Я замерзла…
Я жестом пригласил к нашему столику стоявшего у дверей Артуро. Потом, так же как Бодони, заказал себе рому. Бодони нахмурился.
До какой степени может дойти профессиональная деформация! Я пожал плечами… И сам он вдруг осознал всю ничтожность этого отклонения от режима по сравнению с тем, что произошло.
В кафе заходили журналисты, чтобы позвонить в свои листки, ибо на улицах Реомюр и Монмартр и на Елисейских полях уже вовсю вертелись ротационные машины.
Один из репортеров, старик, не умывавшийся, наверное, с неделю, в поношенном пальто из непонятно чьей шерсти, подошел к нашему столику с чашечкой кофе в руке.
— Может, сообщите что-нибудь особо, Тражо?
Он смотрел на меня поросячьими глазками. От его ног несло даже на расстоянии.
— Да…
Приблизились остальные.
Я прочистил горло. Кати судорожно сжала мою руку… Почему? Чего она опасалась? Бодони утер рукавом слезы.
— Вам известно, — начал я, — что в следующем месяце я должен был в матче против Жо отстаивать свой титул?
Последовал утвердительный ответ.
— Если говорить со всей откровенностью, думаю, он бы у меня выиграл. Он был необыкновенным боксером. Наш последний матч был для меня нелегким…
Я замолчал. Старый журналист подул на свой чересчур горячий кофе.
— То, что вы говорите, делает вам честь, Тражо!
Бодони никак не мог понять, к чему я клоню… Ему совсем не нравилась эта публичная исповедь. Он строго смотрел на меня, чтоб заставить замолчать, но я избегал его грозного взгляда.
— Хочу сказать следующее, — продолжил я. — Никому другому я не предоставлю возможности встретиться со мной в матче за чемпионское звание. Можете сообщить своим читателям: я ухожу с ринга… Впрочем, и возраст у меня для этого подходящий.
Послышались восклицания, все снова устремились к телефонам. Но тут встал Бодони.
— Эй, ребята, — крикнул он, — не торопитесь!.. Сейчас Боб под впечатлением случившегося… Не принимайте за чистую монету то, что он говорит!
— Я говорю то, что думаю, Бодо, — произнес я недовольно, — и не стоит к этому возвращаться…
— Подожди немного, какого черта… Мы здесь не для того, чтобы говорить о боксе! Это неуместно!
Его довод меня удивил.
— Вы полагаете?
Я взглянул на Кати.
— Как ты думаешь, дорогая?
— Поедем домой…
— Да, ты права…
Я поднялся. Владелец кафе, очень смущенный, попросил у меня автограф для своего парнишки… Что ж, жизнь продолжалась!
Перед тем как лечь в постель, я спросил у Кати:
— Почему ты сжала мне руку, когда я сказал журналистам, что хочу сделать заявление?
Она задумалась.
— Вероятно, я испугалась…
— Чего, Кати?
— Того… Того, что ты собирался сказать, Боб…
Я обхватил ее лицо руками.
— А что ты думала я собираюсь сказать?
— Я… Я не знаю… Что-нибудь тебя компрометирующее…
— Слушай, Кати, мне совершенно непонятно твое поведение. Оно возмутительно, слышишь? Воз-му- ти-тель-но!
— Конечно, Боб, я прошу у тебя прощения… Я такая нервная сегодня, завтра будет получше… Спокойной ночи!
Я не ответил. Улегся на свою половину постели и, едва сдерживая ярость, выключил свет. Но мне еще долго не спалось.
До меня доносился тихий плач Кати, хоть она и сдерживалась изо всех сил. А сам я видел в темноте блестящие глаза Жо, и его дружеский голос шептал мне в ухо: «
Проснувшись на следующее утро, я подумал, что надо непременно вернуть взятую напрокат машину. Однако это будет непросто…
Если я скажу, что еду в Париж, Кати не отпустит меня одного… С другой стороны, я не мог ехать на своей машине, поскольку потом придется пересесть в другую…
Тогда мне пришла в голову еще одна идея… Вместо того чтобы вернуть автомобиль в бюро проката, доеду на нем, скажем, до Моля… Инсценирую поломку — определенно, это становится моей специальностью — и позвоню в бюро, чтобы они сами забрали машину. Из денег, которые я им оставил, пусть будет оплачен ремонт… Уж они не откажутся от такого выгодного дела! А я загляну к ним позднее… Да, после того, как все утрясется…
Кати уже поднялась. Лицо у нее осунулось. Наверное, она, как и я, долго не могла уснуть.
— Как ты себя чувствуешь сегодня?
— Так себе, дорогой. Я никак не могу поверить…
— Я тоже…
— Иди завтракать.
— Не хочется… Пойду пройдусь, может, нагуляю аппетит…
Я вышел через сад, чтобы зайти в голубятню за документами и ключами от «ситроена», которые остались там в моем костюме… Кати не сводила с меня испытующего взгляда, и это мне мешало…
Пока она не отошла от стеклянной двери, я сидел на скамейке. Затем поспешил к голубятне…
За рулем автомобиля я проделал не более десяти километров, а потом на выезде из деревни врезался в бетонный столб. Перед этим я сбросил, скорость, чтобы избежать травм, однако машина была покорежена изрядно…
Я сунул техпаспорт в «бардачок»… Туда же положил противоугонный ключ. Затем отправился на местную почту, позвонил в бюро проката и, не забыв о своем американском акценте, подробно рассказал о случившемся.
Я поторопился упомянуть о деньгах и пообещал зайти, как только вернусь из Руана, куда уезжаю на несколько дней… Должно быть, они привыкли к такого рода неприятностям, ибо отнеслись ко всему очень спокойно… Тут, значит, все обошлось…
Один из местных трактирщиков предоставлял также услуги в качестве таксиста. Он подвез меня до Монфор-л’Амори. Я расплатился с ним и вернулся домой… Все это заняло у меня не больше часа. Как обычная утренняя прогулка.
Свернув с дороги, я заметил перед своим домом огромный американский автомобиль, принадлежащий Голдейну, настоящий танк шоколадно-светло-бежевого цвета с черным капотом и красными кожаными сиденьями… Прямо мороженое-ассорти!
У меня сразу испортилось настроение. Что понадобилось у меня этому торговцу чужими кулаками с утра пораньше?
