раскрыл рот и завопил по-немецки, потому что это был его родной язык, и другого он не знал. Впрочем, немецкий и создан, чтобы на нем вопить, как итальянский — чтобы на нем петь. Пока он массировал себе простату, я треснул его по рубильнику, и оттуда сразу же хлынул ручей. Его кровь оказалась почти такой же красной, как и его волосы.
Повизгивая, он отступил. Его сестрица не принимала участия в боевых действиях, внимательно следя за ходом операций. Поверьте мне, у этой пышки был удивительный самоконтроль. Ее папаша отрубился, братишка «поплыл», а она бровью не повела.
Я повернулся к ней.
— Я не хочу зла ни вам, ни им. Я прошу лишь, чтобы не сообщали в полицию… Я хорошо заплачу вам, как я уже начал…
Она что-то сказала отцу. Этот дровосек поглаживал свой желудок, качая головой. Он показался мне столь же достойным доверия, как предвыборные обещания. Что ж, если он еще раз подойдет ко мне со своими штучками насчет отрубания головы, я выверну ему шкуру наизнанку!
— У вас нет погреба, который закрывался бы на замок? — спросил я у милой крошки.
— Йа!
— Тогда скажите вашему родителю, чтобы он шел за мной. И чтобы ваш братец перестал выламываться, а не то я подпалю хату. Понятно?
Я сделал знак своей машинкой, легко превращающей свидетельства о рождении в простые бумажки, и старый хрыч поплелся за мной.
Мы спустились в погреб. Его отдушина была слишком узкой, чтобы через нее мог пролезть мужчина, а дверь действительно закрывалась на замок. Она была массивной, с огромными петлями и напоминала дверь тюрьмы.
— Входите, дорогой!
Я втолкнул его в темное помещение и захлопнул дверь, не забыв повернуть в ней ключ.
Затем я вернулся в кухню. Рыжик продолжал реветь, как теленок, лишившийся матери. Я дал ему понять, что в случае рецидива он получит от меня хорошее слабительное, и уселся перед входной дверью.
— Ларье! Ты меня слышишь?
— Да! Что случилось?
— Эти господа спутали меня с поленом. Они хотели сделать мне перманент топором.
— Ты справился?
— Да. Папаша беседует в погребе с бочками, это научит его, как встревать в наши дела. Как ты себя чувствуешь?
— В голове немного шумит от третьего порошка… Но боли я не ощущаю.
— О'кей. Постарайся немного поспать. Ты поел?
— Съел несколько фруктов…
— Хорошо. Если я тебе понадоблюсь, вызывай меня по рации!
Я чувствовал себя страшно усталым. Мне казалось, что, если я не подремлю пару часов, то сам грохнусь в обморок.
— Спать! — сказал я малышке. — Вы можете найти для меня кровать?
— Да. Моя кровать.
Спасибо.
Она показала мне свою комнату. Я схватил Рыжика за руку и потащил его за собой. В комнате я приказал ему лечь на пол и связал его остатками нейлоновой веревки. Затем я затолкал его под кровать, а сам улегся на нее.
— Главное, не нужно звать полицию, фрейлейн, — обратился я к своей Гретхен, — а то здоровье вашего братца может пострадать. Вы только что спасли мне жизнь. Я благодарю вас от всей души.
Я пустил в ход свои усы, и она сразу же обмякла. Так близко и такая податливая! Мои чары действовали безотказно, ребята! Но не надо шума… Она остановилась в нерешительности, опустила ресницы и улыбнулась мне. Небрежно я положил ей лапу на грудь. Она была твердой, как шина автомобиля! Я расстегнул ее кофточку, и показалась белая грудь…
Что ж, я был готов к франко-немецкому сближению!
Я толкнул ее на кровать. Она что-то протестующе лепетала; тоном, который поощрил меня к дальнейшим действиям.
Несколько магнетических ласк, способных кого угодно заставить забыть, какой масти была белая лошадь Генриха IV, затем мастерский поцелуй в духе Великого Герцога Оно… Это! было здорово! Она передала все дело в мои руки, и я не замедлил этим воспользоваться…
Забыв о братце, который возился под кроватью щекой к щеке с ночным горшком, я продемонстрировал ей всю коллекцию, которую обычно приберегаю для весенней поры.
Со свойственным мне блеском я провел серию мягких поглаживаний, за которую в свое время получил Кубок твида в Казанова-Сити. Увидев, что она с удовольствием отвечает на мои вольности, я более не колебался и без остановки показал ей все номера программы. Сначала я сыграл «Тук-тук, вот и я» — мотив, сочиненный в свое время Маргаритой Бургундской и подходящий как для городских, так и для сельских условий; потом! «Повернись спиной, дружок, дам тебе я пирожок» — опасное упражнение, которое лишь немногие выполняют без страховки, и, наконец, апофеоз, огненное колесо, венец моей карьеры «Сядь на краник» или «Повтори еще раз», за который я был удостоен Большого приза Парижа.
Сказать, что моя партнерша оказалась вулканом страсти, было бы преувеличением; главное, что она не вела себя, как весталка. Я люблю в девушках усердие, оно является лучшей гарантией сохранения человеческого рода. Когда после часа работы я покинул поле битвы, глазки дочери дровосека расширились до размеров средней вафли. Ее братцу не было нужды бегать в киношку, чтобы расширить свое образование. Он получил убедительное доказательство того, что самое прелестное существо, прирученное человеком, — это не лошадь, а женщина!
Обняв теплую грудь моей любезной хозяйки, я заснул.
Я проспал дольше, чем собирался. Меня разбудило мычание германской коровы в хлеву. Я открыл глаза, и первой, кого я увидел, была моя Гретхен… Она с обожанием смотрела, как я сплю. Я улыбнулся ей и отпустил поцелуй Помпадур, фирменное блюдо Людовика XV, изобретенное Антуанеттой Пуассон. Ей это понравилось. Моя немочка быстро вошла во вкус. Она потребовала, чтобы я опять накрыл стол. Я же, чувствуя себя в прекрасной форме, выбрал из своего репертуара еще одну поучительную пьеску, «Попробуйте догадаться, чем я вас поражу» — произведение высокого класса на историческую тему.
В то время, как мы предавались этим затеям (и крестьянки любить умеют!), из-под кровати неожиданно раздался вопль братца. Я пошел на разведку и увидел, что матрасная пружина попала ему прямо в глаз. Настало время выпустить его на свободу. Я развязал его узы, и он поднялся на ноги, пялясь на свою сестрицу, которая успела лишь прикрыть свои формы простыней.
Рыжик явно был недоволен. Наверное, постоялец показался ему немного бесцеремонным. Он что-то пролопотал, обращаясь к сестре. Не иначе, он осуждал ее поведение и напоминал о чести семьи, по которой только что был нанесен ощутимый удар.
— Что он говорит? — осведомился я.
— Он ругает меня за то, что я не отнесла поесть корове!
Я принялся хохотать как сумасшедший, похлопывая рыжего верзилу по спине.
— Старый паяльник! — обратился я к нему. — Я прихожу в смятение при одной мысли о той цепи случайностей, которая была нужна, чтобы твоя мамаша произвела на свет такого пентюха!
— Вас? — спросил тот у сестры.
