посчастливилось первой завладеть ножом. Свое преимущество она использует, чтобы в мгновение ока отхватить себе две трети куска камамбера и уполовинить круг швейцарского сыра. Мадам в курсе правил хорошего тона и не забывает о присутствующих, оставляя на всех несколько крупных дырок и жесткий край. Потерпев столь позорное поражение, Толстяк все-таки надеется свести битву к ничьей, налегая на запасы красного вина. Он в темпе расправляется с двумя бутылками бордо, тут же откупоривает бургундское крепкое и без передышки опрокидывает три бокала. Видя, что победа близка, Берю делает последнее усилие и сваливает на свою тарелку добрую половину яблочного пирога, дополняя десерт одиннадцатью эклерами, пятью корзиночками с кремом и четырнадцатью бананами. Финиш!
Счастливый, раскрасневшийся Толстяк в изнеможении откидывается на спинку стула. Губы лоснятся атласным блеском новой карточной колоды, осоловелый взгляд полуприкрытых глаз обращен внутрь самого себя, как у удава, умудрившегося проглотить кролика вместе с крольчатником. Победитель, одним словом!
Но мы что-то воздерживаемся от аплодисментов.
— Пойдемте пить кофе в сад, — скромно предлагает мадам Пино.
Ее супруг устремляет на меня умоляющие глаза.
— А мне кажется, нам и здесь замечательно! Как ты считаешь, маман? — как бы за всех отвечаю я, приходя ему на помощь, и под столом тихонько толкаю коленом Фелицию — бессловесная просьба о поддержке. Хотя это явно лишнее. Обычно моя матушка мгновенно оценивает ситуацию и все понимает с полуслова. Не успеешь не то что сказать, а подумать «белый», как она уже галопом несется за отбеливателем (надеюсь, вы понимаете, о чем это я).
— Да, да, конечно! Вы и так достаточно набегались! Все просто замечательно, дорогая мадам Пино!
Глаза старого краба источают поток благодарности — уф, пронесло на этот раз! Следующее молчаливое послание на нормальном повседневном языке означает SOS. Я встаю и иду к двери. Пинюш устремляется за мной.
— Послушай, Сан-А, я все время думал об этой истории, пока мы обедали… Ни в коем случае нельзя ничего говорить нашим женщинам. Если моя жена узнает, что у нас в саду труп, она уж точно не захочет здесь жить, а знаешь, этот дом, он для меня так много значит!
Лично я полностью разделяю его точку зрения. В конце концов, эта дама в извести лежит немало времени, может и еще сутки-другие полежать. Когда ты уже скелет, то не черта дергаться и проявлять нетерпение!
— О’кей! — соглашаюсь я. — Выйди потихонечку в сад и набросай на труп земли. Мы посадим елку в другом месте, а завтра, когда вы с женой вернетесь в Париж, я сам займусь этим делом.
У старика такая жалобная физиономия, будто на лицо ему нацепили греческую маску скорби.
— Вот ведь как не повезло, скажи?
— Не стоит расстраиваться, Пинюш. Представь, будто у тебя пока живет бывшая квартирантка. Да она и места много не занимает, а?
— Думаешь, это убийство?
— Гм… Чистой воды! Трудно предположить, чтобы девица покончила с собой, вырыла яму под метр глубиной, да еще накрылась слоем негашеной извести…
— Одним словом, шума не миновать и моя жена обо всем узнает!
— Ты считаешь?
— Может, обойдется и без шума! Ты не забывай, что участок был главным призом конкурса, а конкурс проводился газетой. Шикарная реклама для «Утки». Представь, какой разразится скандал среди собратьев по перу, если кто-нибудь хоть пикнет об этом. Так что, я думаю, они пойдут на все, чтобы полиция спустила дело на тормозах!
— Уверен! Сам знаешь, журналисты и полиция в серьезных случаях заодно, как потная рубашка со спиной!
Мадам Пино окликает нас с кухни:
— Эй, господа, о чем это вы там шушукаетесь?
Я поворачиваюсь с обворожительной улыбкой на лице и досадой на сердце. Честно говоря, у меня нет никакой уверенности, что огласки удастся избежать.
— Восхищаемся красотами природы в вашем живописном местечке.
Мы заходим в гостиную, где хозяйка с торжественным видом сервирует кофе. Могу себе представить, насколько этот домишко важен для милой старой четы. Он олицетворяет собой давнишнюю мечту, вершину их тяжелой, полной забот и тревог жизни. Бедный Пино — ведь тридцать пять лет в упряжке… И такой трофей в огороде!
— Вот пошептались, — бормочет мне на ухо старик, — и вроде бы от сердца отлегло. Иной раз не мешает, согласись?
— Пойди сделай, что я тебе сказал, а я пока присмотрю за Берю. Он уже надубасился, как бы не ляпнул чего сдуру насчет твоей квартирантки.
Семья бегемотообразных Берюрье дружно дрыхнет, скрывшись за парами кофе. Фелиция, которая цивилизованно прятала откровенную скуку во время всего праздничного обеда, устремляет на меня потеплевшие глаза. Не знаю, ведомо ли вам, но у женщин типа моей матушки и того же возраста вырабатывается с годами одна особенность: они способны переживать самые мерзостные ситуации в жизни с милой улыбкой на лице. С их уходом уйдет и умение весь вечер интеллигентно болтать о банальностях только ради того, чтобы собеседники не дай бог не заподозрили, как неинтересно, скучно и тоскливо в их обществе. Не останется никого, кто дал бы себе труд с упоением и страстью говорить о кулинарных рецептах, гадании на кофейной гуще, марках столовых вин, терпеливо выслушивать рассказы о ветрянке племянника или фиброме соседки, рассуждать о влиянии испытаний атомной бомбы на погоду («времена года теперь просто смешались»).
Это поколение владеет искусством стоически проживать серые воскресные дни и проходить сквозь пакостные периоды существования, не показывая виду, как им противно…
Ах, дорогая моя Фелиция… В настоящий момент она объясняет мамаше Пино, что нужно всегда класть кусочек сахара в жаркое из кролика. Хозяйка, прожившая на свете пятьдесят четыре года и не обладающая знаниями о подобных вещах, на все лады испускает восторженные звуки. Ободренная Фелиция и вовсе не жалеет себя, входя во все детали затронутой проблемы, раскрывая механизм воздействия кусочка сахара на жаркое и его влияния на маринад. Затем она переходит к технологии непосредственно жарки с учетом добавленного кусочка. Ее послушать, так это сложнейшая операция, несоблюдение которой грозит чуть ли не неминуемой катастрофой в масштабе всей Галактики. Растекшаяся по стулу мадам Берю время от времени приоткрывает тяжелый глаз, всем видом показывая, что и она следит за объяснениями маман. Сам господин Берюрье ушел в сон глубоко и прочно. Его пиджак давно снят и брошен на спинку стула. Белая рубашка, вся в пятнах, может служить наглядной иллюстрацией к только что поглощенному ее хозяином обеду и похожа на шкуру леопарда. Шляпа, сдвинутая на затылок, открывает всему миру сосредоточенный, напряженный лоб, а мощный подбородок спускается на галстук. Одержав верх в трудном поединке, а заодно наевшись и напившись до отвала, Толстяк отдал себя всего во власть Морфея и теперь спит сном человека, крепко уверенного в том, что главные победы еще впереди.
Выпив кофе, я толкаю победителя локтем в бок. Он тяжело просыпается, ерзает на стуле, чуть не падает, открывает поросячьи глазки и обводит всю честную компанию мутным взглядом.
— Что-то… стряслось? — вопрошает инспектор в унисон с громкой отрыжкой.
— Давай пей кофе, Толстяк, и пойдем посадим елку…
Память постепенно возвращается к нему. Он, хотя и туго, начинает соображать, затем издает смешок, похожий на выброс гейзера, демонстрируя все оставшиеся во рту великолепные черные зубы.
— Приглашаешь меня закончить партию в кости?
Моя реакция молниеносна — я даю ему такой пинок ногой под столом, что он срочно меняет выражение так называемого лица. К счастью, наши дамы ничего не замечают. Полностью образумившийся Берю залпом опрокидывает в себя кофе, лишь совсем чуть-чуть пролив на галстук, как бы добавив краски на палитру, и уже без всяких фокусов спокойно следует за мной в сад.
Как только мы выходим, я объявляю ему повестку дня: молчок, будто ничего не произошло…
