Мы направились туда, он заглянул сперва в кабину, но шофера не было.
— Залезем внутрь! — решил мой доблестный сообщник.
Он открыл дверцу, поднялся по лесенке и остановился, внезапно онемев.
— Ну, чего ты? — спросил я.
Поскольку он не отвечал, я поднялся к нему. Зрелище редкого художественного качества предстало моему взгляду. Представьте себе, машина отнюдь не была пустой, как могло показаться снаружи. Там были двое. Эти двое растянулись в проходе автобуса. Одной из них была пассажирка по имени Берта Берюрьер. Вторым — шофер автобуса. Ввиду узости прохода эти достойные люди вынуждены были лежать в два слоя, причем шофер занимал верхнюю позицию. Похоже, он был эбертистом и занимался физическим самовоспитанием, пытаясь ползком взобраться на мощные отроги Бертиного тела. Он ерзал, негодяй! Туда- сюда, и еще постанывал! А доблестная Берта, всегда беспокоящаяся о том, как бы помочь ближнему, подбадривала его жестами и словами.
— Берта, во имя Зевса! — зарычал Жирный на франко-греческом.
Нежная супруга издала возглас удивления и приподняла свою одутловатую и раскрасневшуюся от наслаждения голову.
— Александр-Бенуа! — пробормотала она.
— Кончено, хватит! — загремели бермуды. — Могли бы остановиться, когда я с вами разговариваю!
Шофер разом прервал свою восторженную скачку и поднялся на колени.
— Мерзавец! — проревел Жирдяй. — Парень, которого я вовсю угощал сигаретами и давал царские чаевые!
Он протянул обе руки своей супруге, чтобы помочь ей принять вертикальное положение.
— Что касается Берты, то тут подействовали изнуряющие обстоятельства, — заявил он, — бедняжку доконал климат. От жары она из кожи вон лезет, так и ее физиономист говорит! Но этой грязной макаке нет прощения! Он-то уж привык к своему климату, нет, каков, дерьмо, сволочь!
Берю схватил шофера за шкирку, приподнял и свободной рукой дал сокрушительную оплеуху. Тот стал выплевывать свои зубы, как зернышки риса. Это был тип лет тридцати, красивый, курчавый, он помирал от страха.
— Бедная моя козочка! — воскликнул Жиртрест, еще пуще колотя парня, — Надо из него выбить подобные привычки. Позволять себе нападать на невинных туристок, измученных жарой! Я отведу его в комиссариат за уши!
— Ты думаешь, сейчас подходящий момент? — спросил я.
— Отваливай, парень!
Поскольку тот не усек, я сказал ему по-английски. В ответ он прошамкал, что он обязан ждать свой караван паломников.
— Вернутся пешедралом! — заверил его я. — В дорогу, тебе говорят!
— Куда ехать-то?
Я пошевелил мозгами.
— Ты знаешь какого-нибудь старьевщика?
— Ну... да.
— Тогда вези нас к нему!
* * *
Через несколько минут огромный автобус остановился перед хибарой в Пирее. Она была довольно- таки жалкой и ничтожной, но у нас не было времени привередничать.
К счастью, полицейские не вытрясли мне карманы и все деньги были при мне.
— Я хочу прикупить шмотья для нас обоих, Жирный, — объявил я, — У тебя окружность талии где-то всегда 120—140 сантиметров?
— Всегда, — подтвердил Толстяк. — Особенно сейчас, когда эта греческая жратва распирает мне брюхо!
Я зашел к старьевщику и купил две поповские рясы. Он так расхваливал свой товар, что я выбрал еще две черные пушистые бороды, длинные и квадратные, как фартуки у саперов.
— Что это еще? — спросил Берю.
— Я хочу тебе сделать сюрприз, жирное пузо!
Я прихватил синий путеводитель, забытый кем-то на багажной полке. Полистав его, я нашел заметку, посвященную монастырю на горе Фоскаос. Он находился на острове Адамос, недалеко от Афин, и был основан в XIII веке Святой Бландиной Чудотворицей. До сих пор там живут монахи, давшие обет молчания. Если однажды они вошли в его ворота, то с тех пор ни одного звука не издадут их губы. Вот что разрешает все мои, проблемы!
Глава XII, в которой мы пускаемся на спине осла по путям провидения
На борту баркаса, который доставил нас на остров Адамос, я обрисовал Жирному всю ситуацию. Он слушал, ни слова не говоря. Всякий раз, взглянув на него, я покатывался со смеху. Берюрьер-священник, это зрелище никогда не сотрется из моей памяти! В своей черной рясе и квадратной шапочке на затылке, с кудрявой бородой и красным носом, его стоило показывать за деньги!
— На что ты рассчитываешь, отправляясь к монахам? — спросил он.
— Очень просто: найти двух матросов с «Кавулома-Кавулоса»! После подобной штуки они должны очень заботиться о том, чтобы спрятаться как следует в надежном месте, понимая, что подобная кража наделает много шума.
— Но как мы их выследим, не имея права раскрыть рта?
— Там видно будет, главное — попасть на место, святой отец!
— Ты думаешь, мы похожи? — сомневался он.
— Похожее, чем настоящие, приятель. Я никогда не встречал попа с таким поповским видом, как ты.
— Правда, у меня всегда был вкус к переодеваниям. Еще мальцом я приделывал себе пару рогов, чтобы походить на быка, они и остались при мне.
Монастырь возвышался над нами на уступах горы Фоскаос. Он был сложен из камней, сверкавших на солнце тысячами мелких кварцевых граней. По форме он напоминал огромный, хорошо заполненный лифчик. Два его собора, подобные двум мощным грудям, увенчивались каждый своего рода сосками, великолепно завершавшими иллюзию.
— Нет ли здесь фуникулера, чтобы вскарабкаться вверх? — жалобно спросил Берюрьер. — Могли бы повесить, Божьи люди, тем более имеют право на подъемник, что они приближаются к Господу, не правда ли?
Какой-то парень, выряженный наподобие аркадского пастуха, обратился к нам. Конечно, болтал он по-гречески, но я уловил, чего он хочет, потому что мое ухо уже начало привыкать, а он еще помогал себе объясняться жестами. Он вел на поводу трех ослов и показывал нам на них. Он поочередно тыкал то в Берю, то в одного из ослов. Этот достойный человек давал напрокат ослов, осуществляя таким образом связь между портом и монастырем. Но Берю углядел в его жестах оскорбительный намек. Не успел я вмешаться, как он влепил бедняге такую оплеуху, что тот шлепнулся задницей в пыль посреди своих ослов, которые стояли над ним и дышали, как в Вифлеемской пещере.
— Ты что, псих? — возмутился я.
— Не выношу, когда какая-нибудь греческая свинья в публичном месте выставляет меня ослом, — прорычал он, — Он по крайней мере должен иметь уважение к моему священническому костюму, ведь я персонифицирую саму религию!
— Но он просто дает внаем ослов, чтобы подняться к монастырю!
