— Зачем? — осведомилась прелестница.
Нет, Берта неподражаема. Какова натура! Темперамент! Сила духа! На ее месте любая другая женщина давно сбежала бы куда глаза глядят.
Но не она. Она лишь побледнела и слегка дрожала. Необыкновенная женщина! Воительница!
Узнавание другого человека — это целое путешествие. Лучше, чем путешествие, потому что возвращаться не требуется. Пока на земле остается хоть один человек, я уверен, мне не придется скучать. Мне обеспечено достаточно интересное зрелище, чтобы не заметить стремительного бега времени. Когда соберетесь изучать себе подобных, запаситесь терпением, как для рыбной ловли. Обзаведитесь складным стулом. Выберите местечко в тени, укромный уголок при дороге жизни, где не слишком шумно, где движение поспокойнее. Устраивайтесь поудобнее и ждите…
Мне случалось и прежде натыкаться на отрубленные головы. Помню, как-то ранним утром в Чреве Парижа, когда оно еще существовало, среди бычьих голов я откопал человеческую. То был не первый и не последний случай. Обстоятельства складывались по-разному, но впервые в жизни я нашел голову в холодильнике среди бутылочек с сосками.
Я уставился на жуткий обескровленный котелок. Забавно (хотя, возможно, у вас от такой подробности волосы дыбом встанут), голова лежала на тарелке.
Подавать холодной! Желательно под соусом из уксуса и масла. Нет, вы понимаете? Отрубленная башка в холодильнике… А за стенкой сладко причмокивает младенец с золотистыми локонами.
Я уже сказал, что тыква принадлежала мужчине? Нет?
Так вот, качан был определенно мужского рода.
— Вы знаете этого господина? — спросила Берта.
— Не имею счастья. Таким образом, мы обменялись репликами, достойными модного салона XVIII века.
— Представляете, что я пережила! — продолжала толстуха. — Я и не подозревала, что этот шкафчик на самом деле холодильник. Сунулась и чуть не окочурилась!.. Прямо окаменела, словно от взгляда Медузы Горгоны. Будь он блондином, я бы заорала как резаная. Но он такой смуглый. Как вам кажется, может, он родом из Африки?
Я глянул на трофей.
— О чем вы думаете? — не унималась любознательная помощница.
— О казни Людовика XVI, — признался я.
Пожалуй, Берта не ошиблась, предположив, что в жертве текла негритянская кровь. Густые черные волосы стояли торчком. Губы были чересчур мясистыми. Кожа темно-коричневая, в желтоватых глазах, как у больной лошади, застыл предсмертный ужас.
— Как вы думаете, его убили? — задала Берта вопрос по существу.
— Или же он покончил с собой. — Я захлопнул дверцу холодильника, чтобы больше не видеть этой жути.
Китиха в короткой юбчонке игриво погрозила мне пальчиком, словно шаловливая скромница из телевизионного сериала: «Месье Раймон, если вы будете говорить мне подобные гадости, я позову маму!» Несомненно, Берта намеревалась разразиться пламенной тирадой в стиле городских окраин, но шум на лестничной площадке привлек мое внимание.
— Ш-ш! — одернул я Б.Б., схватил за руку и втащил в кухню. Затем выключил свет в мини- прихожей.
Предприимчивая мадам воспользовалась темнотой, чтобы прильнуть ко мне. И почему жирная проказница всегда норовит злоупотребить критической ситуацией? Клянусь, она так страстно прижималась, что я чуть было не заключил эту неугомонную тушу в объятия. Впрочем, дело было не только в Берте: усталость обостряет чувственность. Бессонной ночью мужчина превращается в дикого всадника, вооруженного стальным копьем. Если в течение дня он не уложил парочку трепетных ланей, то впору нанимать грузовик для вывоза излишков эмоций.
Кто-то неловко ковырялся в замке. Наконец дверь открылась. Очевидно, мать ангелочка вернулась в родное гнездо, словно эльзасский журавль.
Зажегся свет. Послышался кашель. Кашляла женщина. Затем она направилась в комнату, где спал ребенок.
Вы заметили: взрослые, разговаривая с младенцами, считают своим долгом переходить на кошачий язык. Они мяукают, мурлыкают, выдумывают самые идиотские словечки.
Женщина не изменила традиции. Надо было слышать, как она будила ребенка, заливаясь, словно мартовская кошка:
— Масенький, холосенький, агу, агу! Масенький хочет бай-бай! Ну-ну, открывай глазки, пора гуль- гуль! Ах ты моя плелесть! Киска! Рыбка! Просыпайся. Скажи: агу!
Берта становилась все настойчивее, осмеливаясь на дерзости, которые я обычно позволяю только избранным. Пришла пора как-то отреагировать. Стараясь не шуметь, я открыл кухонную дверь, шагнул в соседнюю комнату и замер на пороге.
Я ожидал увидеть блондинку с фотографии. Не тут-то было: над колыбелью суетилась старуха. И какого сорта! Законченная пьяница. В лохмотьях. На плечи был накинут дырявый платок. Подол юбки свисал клочьями, как у злых ведьм из детских книжек. Сальные волосы, возможно, были седыми. Утверждать наверняка я не решаюсь, поскольку их никогда не мыли. Спутанными лохмами они падали на плечи. Хотя я стоял в двух метрах, крепкий запах винища бил в нос, раздражал слизистую, посягал на уважение, которое я испытываю к хорошим винам.
— Вы, наверное, нянька? — осведомился я.
Старуха не вздрогнула, не подскочила на месте. Алкоголь притупляет реакцию. Услышав мой сладкий голос, она медленно, со скрипом, обернулась.
Честное слово, думаю, отрезанная голова в холодильнике выглядела более аппетитно, чем рожа этой уродины. Представьте себе гнилой сморчок, выкрашенный фиолетовой краской. Кожа была не просто пористой. Огромные поры, залитые вином, соединялись густой сеткой синих вен. Глаза — две захватанные, помутневшие пуговицы. Рот открывался в сумрачную дыру, где давным-давно стерлись следы зубов.
Она прохрипела нечто вроде «Це таке?». «Что такое?» — немедленно перевел я, хотя у меня не было при себе толкового словаря.
— Так как же? — настаивал я. Она нацелила на меня черный, лоснящийся палец, как у торговки газетами:
— Тык!
Я догадался, что «тык» должно означать «А кто ты такой?».
— Друг семьи, — представился я. — А как ваше имя, мадам?
Вместо того чтобы назваться, она задала вопрос, прямой и довольно неожиданный.
— Ты никогда не целовал мою задницу? — осведомилась сморщенная поганка.
Я кое-как нашелся что ответить.
— Не имел чести, мадам, и не искал ее, хотя ради такого удовольствия, наверное, стоило бы приложить усилия.
Церемонная речь не произвела впечатления на старую каргу.
— Кончай трепаться, придурок! — пробормотало чудовищное создание.
Берта пихнула меня в бок.
— Я не позволю этой твари оскорблять вас! — заявила воительница. — Нет, вы только гляньте: какая-то мразь осмеливается наскакивать на комиссара! Чего вы ждете, Сан-Антонио? Наденьте на нее наручники! Да! Да! Я требую, буду свидетелем. Наручники и в кутузку!
Слово «комиссар» достигло слуха бродяжки.
— Черт, легавый! А я-то, приятель, приняла тебя за отца кутенка. Чтоб мне провалиться, вылитый папаша! Ну ладно, а кто эта жирная дура, что размахивает граблями?
Плач ребенка прервал опасное развитие знакомства. Бедный ангелочек был чем-то ужасно расстроен. Ума не приложу, как противостоять воплям младенца. В результате все трое склонились над колыбелью, несколько ошалев от крика малыша. Бедный козленок! Тот, кто готовил ему бутерброды, там, наверху, перепутал банки. Вместо варенья намазал хлеб дегтем. И ведь претензий не предъявишь.
