Вот что удивительно: у супругов Бордо одинаково печальный, боязливый взгляд, как у людей, несущих на своих плечах общее горе.
Я прислушиваюсь.
Что так внезапно стало волновать меня? Почему так сжалось сердце? Чем это я так возбужден?
Мне прекрасно знакомо это предчувствие беды. Сигнал пронзает меня всего, как звон привокзального колокола, когда долго ждешь опаздывающего поезда, сидя с газетой на скамейке.
Я вглядываюсь в темноту, пытаясь рассмотреть спящих. Они лежат спиной друг к другу.
А вокруг все необыкновенно спокойно. Будильник, стоящий на ночном столике, слабо мерцает во мраке спальни фосфоресцирующим экраном-циферблатом.
Лунный свет, самый яркий из доселе виденного, проникает через множество щелей в хижине и придает обиталищу сказочный вид. Я невольно жду, что вот-вот на лунных лучах затанцуют эльфы.
Какой-то неясный, едва уловимый запах раздражает меня.
Я жду.
Дыхание спящих какое-то время совпадало с тиканьем будильника, теперь начинает отставать.
Что же меня так смутило? Запах? Шум? И то, и другое? Решаю, что да.
Во-первых, запах. Я его узнал, он мне знаком. Но где я его запомнил? При каких обстоятельствах? Это связано с чем-то белым. Почему?
Теперь шум. Это спокойное дыхание спящих.
Черт возьми! Вспомнил!
Вспомнил и похолодел от ужаса. Запах крови! И дыхание соответствует —
Я СЛЫШУ ТОЛЬКО ОДНО ДЫХАНИЕ НА ДВОИХ, И ОСТРО ПАХНЕТ КРОВЬЮ!
Твои выводы, старик?
То, что я испытал, понятно каждому. Здесь не до вздохов и ахов. Правда, бывало и похуже.
Я приближаюсь к кроватям обеих дам. До того, как зажечь свет, я уже все вижу и понимаю.
Валерия лежит на кровати и спит вечным сном. Она разделена надвое.
Если говорить точнее, то расстояние между ее головой и телом не больше сантиметра, но этого, конечно, более чем достаточно, чтобы сделать живое существо неживым.
Да, мадам Бордо мертва. Она ненадолго пережила своего мужа. Учитывая отвратительную сторону работы, голову женщине отстригли очень чисто, под самый подбородок. Бедняжка! Вот откуда этот мерзкий залах, который меня смутил.
Ее глаза закрыты, и я понимаю, что ее обработали во время сна, ока даже не узнала, что утром не проснется. Видимо, ее накачали снотворным или каким-нибудь наркотиком.
Орудие преступления воткнуто ей в живот, как топор втыкают в пень срубленного дерева. Будто убийца, выполнив свое дело, хотел выказать этим свое пренебрежение (или безумие) и освободился от гигантского ножа, воткнув его в живот жертвы.
Соседка убитой продолжает спокойно спать. Я трясу ее, но она не просыпается — видимо, тоже усыплена, как и Валерия. У нее красные и липкие руки. Словно тот, кто совершил свое гнусное дело, с дьявольским хладнокровием решил отвести подозрение в содеянном на эту девочку.
Поняв, что будить ее бесполезно, я осматриваю хижину, ничего не трогая (приходится скрестить руки на груди, дабы случайно не поддаться соблазну). Все в порядке. Циферблат часов светится.
Да, работы у меня прибавилось. Срочной работы!
— Знаешь что? — говорит мне Берюрье, показывая свои великолепные миндалины и кашляя с грохотом, напоминающим два врезавшихся друг в друга на полном ходу железнодорожных состава. — Знаешь что? Я видел сон, как мы с Бертой купили рояль для Мари. Только он оказался слишком большим и загромоздил всю столовую. Малышке пришлось играть на нем, сидя в коридоре, а мы с Бертой устроились на самом рояле. И вдруг крышка как лопнет!.. А тут еще…
— Оставь меня в покое со своим роялем и готовься.
— К чему?
— К галерее кошмаров! Надеюсь, у тебя нет сейчас приступа желчи, иначе тебе придется туго.
От наших разговоров просыпается Юдифь и спрашивает, что происходит. Я говорю ей, что мы идем на пляж подышать морским воздухом, она тут же засыпает.
Берюрье следует за мной, на ходу почесывая живот и ниже. Когда он просыпается, то первым делом всегда чешет себя сверху донизу.
— Насколько я тебя знаю, — говорит он, — случилось что-то важное.
— Действительно, “случилось”.
— Что именно?
— Это будет моим сюрпризом.
Я показываю ему хижину Валерии. Он вытаскивает руку из трусов и, не колеблясь, раскрывает дверь.
Когда Берюрье выходит из домика, то кажется немного бледным. Из его чрева доносятся подозрительные звуки. Он быстро забегает за камень и опорожняет свой кишечник, после чего, за неимением туалетной бумаги, подтирается листом какого-то растения.
— Ярости, — говорит Берю. — От таких вещей у меня случается понос.
Я отхожу от этого места подальше, а мой приятель снова заходит за камень и производит два таких залпа, после которых пушечная стрельба Французской эскадры в Тулоне кажется детской забавой.
— Ты думаешь, что ее обезглавила эта девка?
— Я ничего не думаю.
— А ты видел ее руки?
— Может быть, это подстроили специально?
— Она под наркозом.
— Знаю, но она могла накачаться и после убийства.
— В таком случае, она вымыла бы руки.
— Не обязательно. Она могла придумать эту мизансцену, чтобы быстрее оправдаться. Слишком дико все будет выглядеть в глазах следователя — обезглавленная подруга и ты, с окровавленными руками, спишь рядом!
— Что будем делать?
— Займемся проверкой. На этом острове нас семнадцать человек. Валерия мертва, мы с тобой и наши соседки отпадают. Это уже пятеро. Осталось двенадцать. Подружка Валерии — подозреваемая номер один. Надо осмотреть руки и вещи всех остальных. Невозможно без брызг отделить голову от туловища. Даже если убийца надел перчатки и халат, все равно что-то должно попасть на ноги, на волосы. Это нам и надо.
Трогательная картина предстает перед нами — Антония и ее чернокожая подружка, обнявшись, спят обнаженными на широком и удобном ложе. При других обстоятельствах этот вид вызвал бы у меня восторг, но сейчас было не до этого. После того спектакля, этот только приятен, и у нас нет времени решать, кто из них “он”, а кто — “она”.
Свет будит обеих, Антония вытаскивает правую ноту из кольца, в которое она зажата левой рукой и ногой музыкантши.
— Что вам нужно? — спрашивает Антония, встревоженная нашим появлением, но нисколько не смущенная.
— Справку, дорогая.
— В такое время?
— Если бы с одной из нас произошел несчастный случай, то что бы вы сделали?
— Боже мой! Я оказала бы немедленную помощь!
— А если бы это было очень серьезным?
— Я бы выпустила красные ракеты — это единственный способ дать сигнал о тревоге.
Я беру ее руки и тщательно их рассматриваю. Они совершенно чистые.
— Что вы делаете? — спрашивает удивленная девица.
— Проверяю, красавица. Потому что здесь, в пансионе наслаждений, случилось нечто страшное, и я
